380

ГЛАВА XIV

Период политического равновесия

Во времена Дария и Ксеркса Спарта была единственной великой державой Греции; никто не пытался оспаривать у нее предводительство в борьбе с персами, и даже на море афиняне добровольно подчинились ее начальству, несмотря на превосходство своего флота. Это положение вещей изменилось со времени основания Делосского союза. Спарта скоро заметила, какую большую ошибку она сделала, отказавшись от дальнейшего участия в Персидской войне, а вместе с тем и от господства на море; и по крайней мере одна партия настойчиво требовала, чтобы Спарта исправила свою ошибку, пока еще не поздно. Удобный случай для этого представился в ту минуту, когда могущественный Фасос восстал против Афин и обратился за помощью к Спарте. Действительно, есть известие, что спартанцы готовились уже двинуть войско в Аттику, когда восстание илотов принудило их употребить все силы на защиту своей собственной страны.
Таким образом, до поры до времени мир между обоими передовыми государствами Греции оставался ненарушенным; мы видели, что афиняне отправили даже войско против засевших в Итоме мессенцев, и только оскорбление, которое нанесли им спартанцы, отослав обратно их вспомогательный отряд, заставило Афины изменить свою политику. Крайняя демократическая партия, в руки которой перешло теперь управление государством (см. выше, с.370), объявила расторгнутым союз со Спартой, заключенный во время Персидских войн, и вместо того вступила в союз с заклятыми врагами Спарты, аргосцами. К Афинам и Аргосу вскоре примкнула и Фессалия, где еще жива была память о походе Леоти-хида.
От слов тотчас перешли к делу. Между Мегарой и Коринфом, которые оба были в союзе со Спартой, из-за пограничных споров вспыхнула война; так как Спарта не хотела или не могла подать помощь Мегаре, то последняя отложи-

381

лась от Пелопоннесского союза и обратилась к Афинам, с которыми ее связывала не только общность демократического устройства, но и экономические интересы. Аттические гарнизоны заняли главный город области и порт Паги на Коринфском заливе; сам город, отстоявший от моря приблизительно на 11/2 км, был соединен со своей гаванью Нисеей двумя рядами укреплений, чем предотвращена была опасность быть запертым с суши.
Таким образом, война между Коринфом и Мегарой превратилась в войну между Коринфом и Афинами. Коринф заключил союз с городами арголидского побережья, Эпи-давром, Гермионой и Галикою. Попытка афинян высадиться в области Галики на южной оконечности Арголиды была отбита; зато афиняне одержали морскую победу при небольшом острове Кекрифалия вблизи Эпидавра. Теперь на сторону Коринфа перешла и Эгина, старая соперница Афин. Однако, несмотря на испытанное морское искусство эгине-тов и хотя 200 триер Афин и их союзников были заняты в Египте борьбой с персами, — афиняне и на этот раз одержали верх. Неподалеку от Эгины пелопоннесский флот был разбит наголову и победителям досталось 70 триер; с этого дня значение Эгины как морской державы падает. Афиняне тотчас же отправили войско на остров и осадили его столицу. Коринфяне, которые попытались отвлечь их набегом в Мегариду, были отбиты с большим уроном (458
Спарта не могла долее оставаться безучастной зрительницей афинских побед. Итома все еще держалась; но мятежники были уже настолько ослаблены, что, по крайней мере, часть пелопоннесских сил можно было употребить на какое-нибудь другое предприятие. В 457 г. около половины союзной армии — 11 тыс. 500 тяжеловооруженных — двинулось в Среднюю Грецию. Команду вручили брату Павсания, Ни-комеду, который был в это время регентом за своего малолетнего племянника, сына Павсания, Плистоанакта, только что сменившего на престоле Агиадов своего двоюродного брата, Плистарха. Пока мессенское восстание не было окончательно подавлено, Спарта хотела избегнуть открытой войны с Афинами; поэтому предлогом для вторжения в Сред-

382

нюю Грецию была выставлена распря между дорийцами, жившими в долине Кефиса, и фокейцами. Дориду удалось отстоять без единой битвы, потому что фокейцы были слишком слабы, чтобы противостоять такой армии. Теперь стали обнаруживаться истинные цели спартанской политики. Ни-комед перешел беотийскую границу и стал лагерем близ Фив, которые встретили его с открытыми объятиями. Он находился в сношениях с представителями олигархической партии в Афинах и ждал повода для набега.
Афиняне поняли опасность и решили предупредить ее. Все гражданское ополчение было призвано к оружию, из Аргоса, Фессалии и городов морского союза были вытребованы вспомогательные отряды. Несмотря на то, что значительная часть аттических сил находилась в Египте и на Эги-не, образовалось войско в 14 тыс. гоплитов, по количеству почти равное соединенной армии пелопоннесцев и фиван-цев. Афиняне решили действовать наступательно. Враги встретились между Танагрой и Фивами; здесь афиняне и лакедемоняне впервые померились силами в открытом поле. Битва была очень кровопролитна, и победа осталась за пело-поннесцами, — как говорили афиняне — вследствие измены фессалийской конницы, которая во время сражения перешла на сторону врагов. Однако побежденным удалось отступить из Беотии без больших потерь, а сами пелопоннесцы были настолько ослаблены, что Никомед не решился вторгнуться в Аттику. Афинские олигархи тщетно ждали обещанной помощи. Победители удовольствовались тем, что принудили областные города Беотии возобновить свой союз с Фивами, расторгнутый двадцать лет назад, после битвы при Платеях. При этом имелось в виду создать противовес для Афин, который впредь мешал бы последним действовать наступательно против Пелопоннеса. Отсюда Никомед двинулся на юг через Мегариду и проходы Герании; отрезать ему отступление афиняне не решились.
Таким образом, Средняя Греция была снова предоставлена самой себе, и Афины не замедлили воспользоваться удобным моментом. Как только разбитое при Танагре войско оправилось, афиняне, под предводительством Миронида,

383

снова перешли беотийскую границу. Основанный недавно союз не был в состоянии собственными силами выдержать натиск, против которого только с трудом устояли пелопоннесцы. При Энофитах афиняне наголову разбили беотийское союзное войско, на 62-й день после битвы при Танагре. Последствием этого удара было распадение союза. За Фивами снова осталась только их собственная область, а все остальные города Беотии вступили в тесный союз с Афинами; их примеру последовали Фокида и Опунтская Локрида, первая — добровольно, вторая — по принуждению. Таким образом, вся область от Истма до Фермопил, за исключением одних только Фив, подчинилась афинской гегемонии. Зато попытка овладеть и Фессалией, сделанная афинянами в следующем году, осталась безуспешной.
Другим последствием битвы при Энофитах была капитуляция Эгины, осада которой не была прервана, несмотря на опасность, угрожавшую самой Аттике. Условия сдачи были очень тяжелы: Эгина принуждена была выдать афинянам свой военный флот, срыть стены и вступить в морской союз, причем обязывалась вносить ежегодно по 30 талантов, сколько не платил в это время ни один из городов союза. Соседний Трезен также перешел теперь на сторону афинян.
Около этого же времени было исполнено громадное предприятие, которое должно было завершить оборонительную систему Афин: город был соединен со своими гаванями двойной линией укреплений. Это была грандиозная постройка, какой до тех пор не существовало в Греции; достаточно сказать, что расстояние от Афин до Пирея было равно сорока, до Фалер 35 стадиям, т.е. в первом случае 7-ми, во втором 6 км. Теперь Афинам при всяких обстоятельствах было обеспечено сообщение с морем, хотя бы в Аттику вторгся сильнейший неприятель; в этом случае уже не пришлось бы покидать город и искать убежища в Пирее — отчаянное средство, к которому думал прибегнуть еще Фемистокл.
Впрочем, опасность неприятельского нашествия казалась пока надолго отсроченной. Напротив, теперь сами афиняне, получив благодаря падению Эгины и завоеванию Бео-

384

тии полную свободу действий, решили перейти в наступление. Под начальством Толмида был отправлен флот к берегам Лаконии, очевидно, с целью отвлечь внимание спартанцев от мессенцев, которые все еще держались на высотах Итомы. Действительно, Толмиду удалось разрушить спартанский арсенал в Гифее и овладеть Метоной на мессенском берегу, однако, когда явились спартанцы, Метону пришлось оставить. Таким образом, главная цель похода не была достигнута. Толмид предоставил мессенцев их собственной участи и обратился в Этолию, где овладел коринфской колонией Халкидой и сильным Навпактом в области озольских локрийцев (456 или 455 г.). Около этого же времени примкнула к Афинам и Ахея.
Дольше мессенцы не могли держаться на Итоме; после десятилетнего сопротивления всем военным силам Спарты они капитулировали в 455 г. на условии свободного пропуска. Афиняне отвели им места для поселения в только что завоеванном Навпакте. Чтобы упрочить афинское влияние в этих областях, Перикл в следующем году (454) предпринял из Паг в Мегариде экспедицию по Коринфскому заливу и осадил крепкие Эниады, расположенные среди болот у устья Ахелоя; но город оказал мужественное сопротивление, и Перикл принужден был уйти ни с чем.
Между тем Персидская война шла своим порядком. Радикальная демократия, сменившая Кимона в правлении государством, была не менее убеждена в необходимости энергичной наступательной войны против персидского царя, чем сам Кимон. И как раз в то время, когда в Афинах совершался политический переворот, представился для этого необыкновенно благоприятный случай. В 465 г. умер Ксеркс, и его сыну Артаксерксу I только после долгих неурядиц удалось упрочить за собой престол. В это время, как некогда после смерти Дария, в Египте вспыхнуло восстание (463 г.). Во главе движения стал ливиец Инар, князь Марей (вблизи позднейшей Александрии). Сатрап Ахемен, дядя царя, потерпел сильное поражение при Папремиде, в западной части Дельты, и сам пал в битве. Нижний Египет был освобожден от персидского владычества; но Инар хорошо понимал, что

385

только в союзе с Афинами он мог надеяться удержать за собой страну и совершенно очистить ее от персов. В это время 200 триер афинян и их союзников стояли на якоре близ Кипра; по приглашению египетского царя этот флот вошел в Нил (около 460 г.) и очистил реку от персидских кораблей. Затем была занята столица государства, Мемфис; только в сильно укрепленной цитадели, в "белом замке", еще держались остатки неприятельской армии.
Теперь Артаксеркс I сделал попытку побудить лакедемонян к войне с Афинами; но хотя его посол Мегабиз не жалел денег, Спарта не решилась вступить в союз с национальным врагом. Между тем было снаряжено новое персидское войско под начальством Мегабиза, сына того Зопира, которому Дарий был обязан завоеванием Вавилона; и на этот раз счастье оказалось более благоприятным. Египтяне и их греческие союзники были разбиты в открытом поле (456 г.), Мемфисская крепость освобождена, греки заперты на нильском острове Просопитид в западной части Дельты и после восемнадцатимесячной осады принуждены к сдаче (весной 454 г.). Только жалкие остатки войска спаслись в Ливию и через Кирену вернулись в отечество. Вспомогательный флот в 50 триер, посланный из Кипра, пришел слишком поздно и сам большею частью попал в руки победителей. Царь Инар был взят в плен и распят; Египет снова покорился персидскому царю.
Такого поражения еще никогда не терпела ни одна /ре-ческая армия; неудивительно, что оно произвело глубокое впечатление на весь греческий мир. До сих пор Персидская война была непрерывным рядом побед; теперь, казалось, Греции грозила опасность снова потерять все то, что было добыто ценой стольких усилий. В первую минуту смятения собрание афинских союзников, по предложению Самоса, решило перенести союзную казну с открытого Делоса в Афинский Акрополь. Сами афиняне поспешили вернуть из изгнания Кимона; это был не только испытанный полководец, который не потерпел ни одного поражения от персов, но и единственный человек, который мог устроить мир со

386

Спартой, в чем Афины теперь так сильно нуждались ввиду грозной опасности с Востока.
Страх перед персами подействовал и на Спарту. Военные действия против Афин были прекращены, и Кимону удалось, наконец, добиться перемирия на пять лет (451 г.). Этим Спарта показала, что она вовсе не склонна признать современное положение дел в Греции окончательным, но хочет дать Афинам время отразить персидское нашествие. Оставляя за собой, таким образом, свободу действий по отношению к Афинам, Спарта заключила в то же время тридцатилетний мир с Аргосом, чем разрушила коалицию, с которою ей приходилось бороться в последние годы. Так дорого обошлось Афинам перемирие.
Однако Греция не подверглась персидскому нашествию. Даже Египет был еще не вполне покорен; мятежники еще держались на ливийской границе под предводительством Псамметиха, сына Инара, и в болотах у берегов Дельты — под начальством Амиртея. Греческие города на Кипре также отказывались признать персидское владычество. Таким образом, войско и флот великого царя были пока заняты на Востоке; но Кимон лучше всякого другого понимал, что необходимо приложить все усилия, чтобы не дать персам овладеть этими передовыми постами греческого мира. Как только перемирие со Спартой окончательно вошло в силу, он двинулся к Кипру с флотом в 200 триер. Здесь, при осаде финикийского города Кития, он заболел и умер. Между тем с восточной стороны подошел к острову персидский флот и высадил на берег сильный отряд войска. Узнав об этом, афиняне сняли осаду Кития и двинулись морем навстречу неприятелю. У кипрского Саламина произошла последняя битва Персидской войны, и снова победа, как на море, так и на суше, осталась за греками. По размерам и важности.эта победа была почти равна эвримедонтской; афиняне захватили 100 неприятельских кораблей, отомстили за поражение в Египте и блистательно доказали, что Афины все еще являются первой морской державой мира.
Но войны с варварами они не продолжали. Со смертью Кимона управление государством снова перешло в руки Пе-

387

рикла, а он держался того взгляда, что Афины нуждаются прежде всего в спокойствии, которое дало бы им возможность собраться с силами для неизбежной войны с пелопон-несцами. Войны последних лет до крайней степени истощили военные силы государства. Случайно сохранившийся список павших в битве граждан одной из десяти фил, на которые делилось население Аттики, от 458 г., когда афиияне воевали при Мегаре, Эгине и в Египте, содержит 177 имен; если потери остальных фил были так же велики, то один этот год обошелся государству в 1700 человек, тогда как общее число мужчин, способных нести оружие, едва ли превышало 25—30 тыс.
Еще значительнее были, вероятно, потери, понесенные афинянами при Танагре и в египетской экспедиции; и несмотря на все эти жертвы, египетский поход окончился полной неудачей. Было ясно, что Афины не в состоянии вести войну одновременно на два фронта — против Пелопоннеса и Персии, и перед этим фактом должны были умолкнуть все другие соображения. Перикл отозвал флот от Кипра и вступил в переговоры с персидским царем.
Привели ли эти переговоры к формальному миру между Афинами и Персией, это открытый и, в сущности, праздный вопрос. Во всяком случае враждебные действия между обеими державами с этих пор прекращаются. Афины отказываются от попыток отнять у персидского царя Кипр и Египет, а царь не оспаривает у Афин верховной власти над греческими городами азиатского побережья. В течение ближайших пятидесяти лет ни один персидский флот не входил в Эгейское море.
Опасения Перикла насчет новых осложнений в Греции после окончания пятилетнего перемирия были вполне оправданы событиями. Движение началось среди самих членов Афинского союза. То обстоятельство, что после победы при Энофитах афинянам не удалось подчинить своему влиянию и Фивы, оказалось роковым для Афин. Фивы представляли собой неприятельскую область внутри Афинского союза и естественный центр для всех элементов, стремившихся к ниспровержению существующего порядка. И Фивы были

388

тем опаснее, что демократия, установившаяся здесь со времени Персидских войн, вследствие битвы при Энофитах, пала и ее место заняла олигархия; таким образом, было устранено последнее препятствие к союзу между Фивами и олигархами, изгнанными из беотийских и эвбейских демократий. Пока продолжалось перемирие между Афинами и Спартой, все оставалось спокойным; но как только его срок окончился, немедленно начались военные действия. Изгнанники заняли Херонею и Орхомен (446 г. до Р.Х.); афинское войско под начальством Толмида, которое тотчас же вступило в Беотию, овладело Херонеей, но от Орхомена было отбито и на обратном пути совершенно уничтожено в битве при Коронее у Копаидского озера. Сам Толмид пал; чтобы выкупить многочисленных пленных афинян, принуждены были очистить всю Беотию. Теперь повсюду был введен олигархический образ правления и возобновлен старый союз с Фивами; только Платеи остались верны Афинскому союзу. Локрида и Фокида также отпали от Афин.
Отпадение Беотии было сигналом для восстания Эвбеи и Мегары; афинские гарнизоны удержались только в портовых городах Нисее и Пагах. И в эту минуту, когда перемирие только что окончилось, пелопоннесское союзное войско, под предводительством молодого царя Плейстоанакса, при котором, в качестве военного советника, находился опытный военачальник Клеандрид, двинулось через Истм, и перейдя границы Аттики, проникло до Элевсина. Ввиду неприятеля Перикл с гражданским ополчением Аттики занял горные высоты, отделяющие Элевсинскую равнину от Афинской. До битвы дело не дошло, потому что Перикл был готов купить мир хотя бы ценою тяжких жертв. Афины отказались от Мегары и от всех своих владений в Пелопоннесе: Ахея и Трезен были отпущены из Афинского союза, Нисея и Паги очищены от гарнизонов; за это пелопоннесцы признали морскую гегемонию Афин. На этих условиях был несколько позже заключен тридцатилетний мир между Афинами и Спартой (зимой 446—445 гг.).
Таким образом, хотя и дорогой ценою, непосредственная опасность была предотвращена. Перикл мог теперь об-

389

ратиться против Эвбеи, и во главе 5000 гоплитов он без большого труда принудил ее к повиновению; остров был жестоко наказан за свою измену. Жители Гитеи были изгнаны, и область роздана аттическим переселенцам; остальные общины, правда, остались на своих местах, но также принуждены были уступить значительную часть своей земли и были поставлены в полную зависимость от Афин.
Если положение Перикла было поколеблено уже египетской катастрофой, то теперь оно пошатнулось еще гораздо сильнее: по его вине Афины утратили свое влияние на греческом материке. Противная партия не замедлила извлечь выгоду из этого обстоятельства. Во главе оппозиции стоял теперь, после смерти Кимона, его родственник Фукидид, сын Мелесия из Алопеки, происходивший из знатной семьи, превосходный оратор и — что, как известно, нечасто встречалось между государственными людьми Греции — человек, личная безукоризненность которого признавалась всеми, — по свидетельству Платона и Аристотеля, один из лучших граждан, которых произвели Афины. Правда, лишенный ореола военной славы, он не мог заменить своей партии Кимона; но при современном положении вещей и Фукидид был для Перикла чрезвычайно опасным противником.
Однако большинство населения Аттики не поддалось реакции. Весной 445 г. Фукидид подвергся остракизму; теперь Перикл не имел соперников в управлении государством. Из года в год его избирали стратегом; в Совете и Народном собрании его слово было законом. Таким могуществом не пользовался ни один афинский гражданин со времен Гиппия, и оппозиция не замедлила провести параллель между ними. Это была, как говорит историк Фукидид, "...демократия только по имени, — в действительности же Перикл правил государством самовластно" Но эта власть основывалась исключительно на добровольном подчинении граждан. Для тирании Периклу недоставало преданного ему лично войска; поэтому, когда он потерял доверие народа, достаточно было одного голосования, чтобы свергнуть его с высоты величия.
При том глубоком мире, который — впервые после по-

390

хода Ксеркса — господствовал теперь повсюду, Перикл мог посвятить все свое внимание укреплению морского союза. Если последний первоначально представлял собой основанную на добровольном соглашении федерацию вполне самостоятельных государств для совместной защиты против персов, то уже вскоре самый ход событий должен был усилить значение руководящей державы. Было естественно, что у мятежных членов союза — у Наксоса, Фасоса, Халкиды, Эретрии — после их усмирения отнимали возможность повторить восстание. Они должны были выдать свои военные корабли, срыть свои стены и вместо военных отрядов, которые они до сих пор поставляли, вносить дань в союзную казну. Если в таком городе господствовала олигархия, она заменялась теперь демократическим образом правления.
Обыкновенно он лишался и известной части своей земли, которую часто раздавали гражданам Аттики. В особенно тяжелых случаях изгоняли все население возмутившегося города; впервые так поступил Перикл с Гестиеей, а во время Пелопоннесской войны эта мера применялась очень часто. Изгнанное население заменялось аттическими гражданами, которые для заведования местными делами составляли отдельную общину, но во всех остальных отношениях по-прежнему принадлежали к Афинскому государству. Точно так же поступали иногда и при завоевании областей, ранее не принадлежавших к союзу, например, после покорения Кимоном Скироса; уже во время восстания ионийцев варварское туземное население Лемноса и Имброса было изгнано и замещено афинскими поселенцами. Эти "клерухии" являлись, конечно, самыми надежными опорными пунктами афинского владычества.
Но и кроме восстаний, было немало поводов для вмешательства руководящей державы во внутренние дела союзных городов. При частых неисправностях в уплате дани приходилось взыскивать ее в исполнительном порядке; для этой цели Афины держали на Эгейском поре постоянные эскадры. При столкновениях союзных государств между собой, равно как и при партийных раздорах внутри отдельных городов, Афины являлись естественным посредником, и сла-

391

бая сторона действительно почти всегда обращалась к ним с просьбой о помощи или вмешательстве. Для поддержания внутреннего порядка Афинам в таких случаях нередко приходилось посылать в союзные города военные отряды, и начальник гарнизона приобретал, конечно, руководящее влияние на внутренние дела города; впрочем, в большинстве случаев Афины довольствовались посылкой гражданских комиссаров.
Но главным образом вмешательство Афин вызывалось несовершенством судебных порядков. Если мы вспомним, в каком положении находилось судопроизводство в самих Афинах, то нам легко будет составить себе представление о характере юрисдикции в средних и небольших городах союза, из которых лишь немногие насчитывали 10 тыс. жителей. Судопроизводство неизбежно должно было обращаться в орудие личных и политических интересов, и, следовательно, повсюду, где управление находилось в руках враждебной Афинам партии, друзья Афин были беззащитны против произвола своих противников. Чтобы положить конец этим беспорядкам, существовало при тогдашних условиях только одно средство: лишение союзных государств права высшей уголовной юрисдикции и передача всех процессов этого рода на суд афинских присяжных. Впервые эта мера была применена к некоторым отпавшим союзным городам, как, например, к Халкиде, после усмирения Эвбеи в 446 г., но постепенно принудительная юрисдикция была распространена на большую часть союзных государств. Так как афинские присяжные руководились, конечно, аттическими законами, то эта мера привела прежде всего к объединению большей части союза в отношении уголовного права, но и помимо этого успеха, решение чужих судей — по крайней мере там, где не были замешаны в дело политические интересы Афин — без сомнения, гораздо вернее обеспечивало справедливость приговора, чем суд сограждан. Правда, судебные издержки союзников сделались благодаря этому очень велики: тяжущиеся принуждены были совершать далекое путешествие в Афины и здесь, ввиду огромного накопления дел в судах, ждать решения иногда по целым месяцам. И если мы

392

вспомним, как смотрели на народные суды образованные люди в самих Афинах, то мы легко поймем, какие чувства должна была возбуждать в союзниках принудительная юрисдикция этих судов.
Чем больше государств приходило, таким образом, в зависимость от Афин, тем ничтожнее должно было становиться значение союзнического совета; с того времени, как казна была перенесена в Афинский Акрополь, собрания союзников происходили все реже и реже и, наконец, прекратились совсем. Теперь Афины управляли делами союза совершенно по своему произволу; вопросы о войне и мире решались в Афинском народном собрании, и его постановления были обязательны для всех союзных государств. Величина взносов определялась афинскими податными комиссиями; если какой-нибудь город был недоволен раскладкой, он должен был обращаться со своей жалобой в Афинский народный суд, который и решал дело в последней инстанции. Пока во главе государства стоял Перикл, размеры податей оставались в общем те же, какие были установлены еще Аристидом; только уже финансовые затруднения во время Пелопоннесской войны принудили афинян удвоить и утроить союзнические взносы, пока, наконец, не было решено совершенно оставить старую податную систему и заменить дань портовыми пошлинами. С целью упорядочить сбор податей союз был в 442 г. разделен на пять округов: Ионию, геллес-понтские области, Фракию, Карию и "острова" (т.е. Киклады, Эгина, Эвбея, Лемнос и Имброс).
Относительно способов употребления союзных денег также самовластно решало Афинское народное собрание. Перикл не постеснялся открыто заявить, что в этом отношении Афины не обязаны отдавать союзникам никакого отчета, раз они исполняют взятые ими на себя обязанности — защищать союзников против Персии и поддерживать порядок на море. Естественно, что с течением времени все большая и большая часть союзных денег тратилась на удовлетворение чисто афинских нужд. Жалованье судьям, насколько не хватало для этого доходов самого суда, — содержание конницы, дорогие постройки, которыми Перикл украсил Афины, —

393

все эти расходы покрывались из союзнических взносов. Для финансовой силы союза эта система имела роковые последствия: тогда как до сих пор, несмотря на войны, казна постоянно возрастала, теперь, в мирное время перед Пелопоннесской войной, она уменьшилась на целую треть, с 9700 до 6000 талантов.
Но всячески урезывая права союзных государств и превращая союз в Афинскую державу — архе, Афины не делали ничего, чтобы внутренне связать с собою союзников. Только с трудом добилась Эвбея права эпигамии, которое Афины все равно должны были бы даровать ей ввиду многочисленности поселившихся на острове афинских граждан. Но ни Кимон, ни Перикл, ни какой-либо другой государственный человек Афин не имели в виду даровать союзникам или, по крайней мере населению Эвбеи и Киклад, которое находилось в таком близком родстве с афинянами, право аттического гражданства. Эта мысль возникла только после сицилийской катастрофы, когда было уже поздно приводить ее в исполнение. Страх перед персами, который первоначально заставил союзников сплотиться вокруг Афин, с течением времени все более ослабевал; и если демократический режим, введенный в большинстве союзных городов, обеспечивал Афинам симпатии неимущей части населения, то он восстановил против них образованные и состоятельные классы, и эта вражда все более усиливалась, по мере того как возрастали злоупотребления демократии и общественное мнение в Греции все громче требовало ограничения необузданного народовластия. Союзники с горечью сравнивали собственную участь со свободным положением пелопоннесских союзников Спарты и ждали только благоприятной минуты, чтобы свергнуть ненавистное владычество Афин. Даже демократы не могли найти в себе мужества, чтобы энергично действовать в пользу Афин, которые поработили их город; поэтому отложение союзных городов лишь в редких случаях встречало противодействие со стороны демоса.
В Афинах хорошо понимали, что только грубая сила держит союзников в покорности. Нерешительный образ действий Перикла в начале Пелопоннесской войны был обу-

394

словлен главным образом уверенностью в том, что поражение тотчас повлечет за собой отпадение союзных государств, и Клеон открыто заявляет у Фукидида, что Афины стоят к союзникам в таком же отношении, в каком стоит тиран к своим подданным. Естественно, что Афины систематически стремились к обезоружению союзников; это удалось им без труда, потому что невоинственные обитатели островов и азиатского побережья с самого начала предпочли платить дань, чем поставлять на флот корабли. Насколько было возможно, союзные города лишили стен. Около 440 г. из всех союзных государств только три могущественных острова — Самос, Хиос и Лесбос — сохраняли еще полную независимость, не платили дани и сами поставляли суда на флот. Здесь-то и произошло первое восстание, которое подвергло серьезной опасности существование союза.
Самос с самого начала занимал первое место между государствами Афинского союза. Здесь в 479 г. вспыхнуло восстание Ионии против персидского владычества, и основание морского союза было преимущественно делом само-сцев. Это был самый могущественный из союзных городов; кроме собственного острова, он владел Аморгом и значительной областью на ионийском материке. Из-за этих-то континентальных владений Самос в 440 г. объявил войну соседней Триене, к которой вскоре примкнул Милет. Так как Самос и теперь был гораздо сильнее своих противников, то Милет принужден был обратиться к посредничеству Афин. Действительно, предупреждение столкновений между членами союза составляло если не формальное право, то нравственную обязанность Афин. Но Перикл полагал, что простого посредничества недостаточно. Во главе эскадры в 40 триер он неожиданно явился перед Самосом, овладел городом с помощью демократической партии и заменил олигархическую конституцию, которая до тех пор господствовала на острове, демократической. Это было, может быть, самое вопиющее нарушение автономии союзного государства, какое до сих пор позволили себе Афины, и оно не осталось безнаказанным. Как только отплыл афинский флот, но-вооснованная демократия пала, и на Самосе началось откры-

395

тое восстание. Вскоре к Самосу примкнула Византия и несколько карийских городов. Сатрап Сард, Писсуфн, прислал помощь и обещал снарядить вспомогательный финикийский флот.
Афинам снова предстояла опасная война, и никто не мог сказать, какие размеры она примет. Только быстрые и энергичные действия могли предотвратить катастрофу; и действительно, тотчас по получении известия о восстании на Самосе Перикл вышел в море с 60 триерами. Самосцы, которые с 70 кораблями двинулись было против Милета, теперь, при приближении афинского флота, немедленно вернулись обратно. Тщетно Перикл пытался перерезать им путь, надеясь кончить войну одним ударом; при небольшом острове Тра-гее между Милетом и Самосом самосцы прорвали неприятельскую линию. Значительные подкрепления из Афин, из Хиоса и Лесбоса скоро дали Периклу возможность запереть город Самос и с моря, и с суши.
Не было сомнения, что восстание Самоса, если только оно останется изолированным, постигнет такая же участь, как и все прежние возмущения союзников против афинского владычества. Надежда на общее восстание членов союза не оправдалась; Хиос и Лесбос, единственные значительные морские державы, остались верны Афинам; здесь страх перед персами еще превозмогал опасения перед возрастающим могуществом Афин. Оставалась надежда только на государства, не принадлежавшие к союзу, — на Спарту и Персию. Действительно, в Спарте, тотчас по заключении тридцатилетнего мира, власть перешла к военной партии. Она добилась того, что виновники мира, царь Плистоанакт и его советник Клеандрид, были обвинены в подкупе со стороны Перикла и осуждены; Плистоанакт и Клеандрид отправились в изгнание, первый — в Аркадию, второй — в только что основанные Фурии; освободившийся престол занял сын свергнутого царя, Павсаний. Восстание Самоса представляло, по-видимому, удобный случай наверстать то, что было упущено 6 лет назад. Но на собрании пелопоннесских союзников, которое было созвано для решения вопроса о войне или мире, коринфяне так энергично воспротивились разрыву

396

с Афинами, что Спарта принуждена была отказаться от всяких военных планов, тем более что, вероятно, и в самой Спарте многие не решались нарушить только что заключенный мир без вызова с противной стороны.
Теперь самосцам оставалась одна надежда — на персов, но и ей не суждено было осуществиться. Правда, сардский сатрап поддержал восстание против Афин; но действительную помощь мог доставить только финикийский флот. Обе стороны ожидали, что персидский царь воспользуется случаем, чтобы нанести удар Афинскому морскому союзу. Ввиду этой опасности Перикл решился разделить флот и с 60 кораблями пойти навстречу финикийцам, оставив 65 триер перед Самосом. Этим моментом воспользовались самосцы; под предводительством своего полководца Мелисса, который был известен и как философ, они неожиданно бросились на эскадру, осаждавшую город, и принудили ее снять блокаду. Самос снова мог запастись провиантом. Но это был минутный успех. Ожидаемый финикийский флот не явился; Перикл, получив известие о поражении осадного флота, тотчас вернулся к Самосу, а из Афин, Лесбоса и Хиоса подоспели подкрепления. Теперь, когда Перикл имел в своем распоряжении 200 кораблей, об открытой морской битве нечего было и думать; самосцам не оставалось ничего другого, как запереться в своих стенах. Город держался до последней возможности; наконец, ниоткуда не получая помощи, он принужден был сдаться после восьмимесячной осады (439 г.). Самос потерял свою самостоятельность и господство над Аморгом; демократия была восстановлена, зачинщики восстания изгнаны, военный флот выдан афинянам и стены города срыты. Военные издержки — 1200 талантов — Самос обязался уплатить по частям.
Афины победили; но своей победой они были обязаны главным образом лояльности пелопоннесцев и вялости персидской политики. Притом, восстание самосцев повлекло за собой тяжкие потери для морской державы, Афин. Правда, Византия покорилась тотчас после падения Самоса; но множество союзных городов на азиатском материке — особенно Анэа в Ионии, где утвердились самосские изгнанники, и ряд

397

общин в Карий — с помощью персов удержали свою независимость. Ликия также с этих пор перестала платить дань; остатки Карийского податного округа были теперь включены в Ионийский округ; Тем не менее, в общем могущество Афин вышло из борьбы невредимым, и Перикл имел полное основание быть довольным победой, которая упрочивала как его собственное положение в Афинах, так и авторитет Афин среди союзных государств.
Вне союза мир обеспечивался добрым согласием с пе-лопоннесцами, которое только что счастливо выдержало тяжелый искус; и если дружественные отношения с персидским царем во время Самосской войны на минуту поколебались, то в конце концов и Персия не решилась предпринять против Афин какого-либо серьезного шага. Таким образом, ничто не мешало Периклу искать на севере вознаграждения за те потери, который союз понес в последние годы в Греции и Малой Азии. Фракийский Херсонес уже в 447 г. был заселен аттическими клерухами; теперь (437 г.) удалось занять и область нижнего Стримона, которую тщетно пытался покорить уже Кимон. В том месте, где река выступает из Керки-нитидского озера, аттические и халкидские поселенцы основали колонию Амфиполь, новую столицу афинской Фракии (437 г.). Новая крепость господствовала над единственной дорогой, которая вела из Македонии в геллеспонтские области; золотые рудники соседнего Пангея сделались для Афин крупным источником доходов. Около этого же времени сам Перикл предпринял экспедицию в Понт; в Синопе и Амисе на Пафлагонском берегу были основаны афинские колонии; важнейшие из греческих поселений на северном берегу Черного моря были включены в состав союза и обложены данью.
Еще несколько ранее Афины начали распространять свое владычество на запад. В 453 г. потомки бежавших сибаритов сделали попытку восстановить свой город, но через 5 лет (448 г.) были изгнаны кротонцами. Они обратились за помощью к Греции, приглашая всех, кто пожелает, поселиться в их стране. Слух о плодородности равнин Кратиса и Сириса скоро привлек сюда множество колонистов со всех

398

концов Эллады; Афины стали во главе предприятия, и на высотах вблизи разрушенного Сибариса возникла колония Фурии (445 г.). Впрочем, сами сибариты скоро принуждены были отказаться от надежд, которые они возлагали на основание города; новые поселенцы вовсе не были склонны признать за старыми владельцами страны права на лучшие участки земли и вообще на привилегированное положение в общине. Это привело к междоусобной войне, и сибариты снова были изгнаны из отечества. Они поселились у подошвы Треиса (Трионто), на границе владений Кротоны и Фурий; но новый Сибарис никогда не достиг большого значения.
Понятно, что близость Фурий не могла быть по сердцу ни Кротоне, ни Таренту, ни туземным луканцам, и новой колонии пришлось вынести долгую борьбу за существование. Та-рентинцы удержали за собой Сиритиду и в 433 г. основали здесь колонию Гераклею. По отношению к Афинам Фурии также отстаивали свою полную независимость; и действительно, афинские граждане составляли едва десятую часть населения, тогда как пелопоннесцы и беотийцы — добрую треть. Даже почетное звание метрополии города не было признано за Афинами; Дельфийский оракул, который был избран третейским судьею в этом деле, объявил, что основателем города должен считаться сам Аполлон (434 г.).
Больших успехов добилась афинская политика в Сицилии и в халкидских городах Италии. С элимийцами Сегесты и Галикии Афины уже около 450 г. вступили в дружественные сношения; в 433 г. были заключены союзные договоры с Леонтинами и Регием. Неаполь (в Кампании) также примкнул к Афинам и был усилен аттическими колонистами. В своем дальнейшем развитии эта политика неизбежно должна была привести Афины к столкновению с Сиракузами; точно так же и пелопоннесцы, которые на востоке уже были окружены владениями Афинского союза, не могли безучастно относиться к стремлению Афин распространить свое влияние и на запад. Таким образом, в поводах для войны не было недостатка, и она не заставила долго ждать себя.
В 435 г. между Коринфом и Керкирой вспыхнула война

399

из-за обладания их совместной колонией Эпидамном. Вначале победа осталась за керкирцами; у мыса Левкимма коринфский флот потерпел тяжелое поражение, и одновременно Эпидамн сдался осаждавшему его керкирскому войску. Коринф не мог примириться с этим поражением, которое грозило подорвать все его влияние на Ионическом море. С величайшим напряжением сил он начал готовиться к войне, и через два года мог выставить внушительный флот в 150 военных кораблей, из которых сам Коринф снарядил 90, колонии у Амбракийского залива — 38, соединенные государства Мегара и Элида — 22. Керкира не чувствовала себя в силах противостоять такому врагу, и так как Коринф не хотел и слышать о мирном соглашении, то керкирцам не оставалось ничего другого, как обратиться за помощью к единственному государству, которое могло оказать им деятельную поддержку, — к Афинам. Керкира делала этот шаг очень неохотно, потому что она тем самым отказывалась от своей политической независимости, которую ей до сих пор удавалось сохранить при всех превратностях судьбы; но она не имела другого выбора. С другой стороны, для Афин было чрезвычайно важно воспрепятствовать переходу Керкиры под коринфское владычество, потому что морская сила Керкиры — первая в Греции после афинской и пелопоннесской — сделалась бы тогда опасным орудием в руках Коринфа. Не менее важно было обладание Керкирой и с точки зрения отношений Афин к Италии и Сицилии. Ввиду этих выгод все другие соображения должны были отступить на задний план. Афинское народное собрание, хотя и после оживленных споров, приняло предложение керкирцев, но, чтобы не раздражать пелопоннесцев, стороны ограничились заключением оборонительного союза (летом 433 г.). К Керкире тотчас была послана эскадра из 10 триер; очевидно, думали, что нравственной поддержки Афин будет достаточно, чтобы удержать Коринф от продолжения военных действий.
Формально Афины, без сомнения, имели полное право заключать союз с Керкирой, и пелопоннесцы позже сами признали это, не включив этого договора в число поводов к войне. Но так как Керкира воевала с Коринфом, то фактиче-

400

ски заключение союза являлось нарушением тридцатилетнего мира, и именно в этом смысле оно было истолковано в Коринфе. Тем не менее, коринфяне не отказались от своего решения продолжать войну. Весной 432 г. коринфский флот вышел в море. Керкирцы ожидали врага при входе в пролив, отделяющий их остров от материка, у Сиботских островов; против 150 коринфских кораблей стояло ПО кораблей Кер-киры и 10 афинских триер. В происшедшей здесь битве афиняне оставались вначале праздными зрителями; но когда численный перевес врагов заставил керкирцев отступить, афиняне сочли нужным вмешаться в сражение, чтобы не дать возможности победителям высадиться на союзный остров. Правда, при малочисленности афинских судов их вмешательство могло принести мало пользы, но как раз в эту минуту подоспело из Афин подкрепление в 20 триер, появление которых заставило коринфян прекратить битву и направиться обратно к материку. Таким образом, это морское сражение, величайшее из всех, какие до сих пор происходили между греками, осталось нерешенным; впрочем, керкир-ский флот понес гораздо большие потери, чем коринфский.
На следующее утро соединенный керкиро-афинский флот попытался возобновить битву с пелопоннесцами. Численный перевес все еще оставался на стороне последних, но они не решились вступить в сражение, так как афиняне, благодаря подкреплению, располагали более свежими силами. С другой стороны, афинские военачальники были связаны своей инструкцией, согласно которой они должны были ограничиться защитою керкирских владений, по возможности избегая враждебных столкновений с коринфянами. Поэтому пелопоннесский флот мог беспрепятственно совершить отступление; он ушел, заявив протест против нарушения мира афинянами. Керкира была спасена.
Как бы то ни было, со времени заключения тридцатилетнего мира это была первая битва между афинянами и пелопоннесцами; можно было спорить о том, на кого падает ответственность за нарушение мира, но никто не мог отрицать, что мир, если не формально, то фактически был нарушен. В Афинах хорошо понимали, что Коринф не оставит их

401

вызова без ответа, потому что усиление афинского влияния в Керкире грозило опасностью самым жизненным интересам Коринфа. Перикл решил предупредить удар.
На плоском перешейке, соединяющем плодоносный полуостров Паллену с Халкидикой, коринфяне во времена Пе-риандра основали колонию Потидею (см. выше, с. 184). Стены тянулись от моря к морю, от Фермейского до Тороней-ского залива и, таким образом, совершенно отделяли Паллену от материка. Благодаря выгодам своего географического положения Потидея скоро заняла первое место между городами этой области. Она одна во Фракии решилась тотчас после Саламинской битвы примкнуть к защитникам национального дела, не испугавшись несметных полчищ персидского царя, которые тщетно пытались взять город осадою. Затем Потидея вступила в Афинский морской союз, потому что собственными силами она не могла бы изгнать персидские гарнизоны из фракийских укреплений. Тем не менее, она не порвала своих связей с метрополией и по-прежнему ежегодно получала из Коринфа своего высшего чиновника, "эпидемиурга" Понятно, что вследствие осложнений между Афинами и Коринфом двойственное положение Потидеи сделалось крайне ненормальным, и теперь Перикл решил, что настало время положить ему конец. Постановлением Афинского народного собрания потидейцам было приказано изгнать из города коринфского эпидемиурга и срыть стену, обращенную к Паллене.
Трудно было придумать более действительное средство, чтобы побудить потидейцев к восстанию. Невоинственные и предоставленные самим себе города Ионии без сопротивления подчинились аналогичному требованию Афин и сдали свои укрепления; население Потидеи было иного характера, и, кроме того, она могла опереться на Коринф и на македонского царя Пердикку II, который недавно вступил в войну с афинянами. Поэтому, когда попытка Потидеи склонить Афины к отмене их требований осталась безуспешной, она заявила о своем выступлении из союза. Ее примеру последовали соседние боттийцы и халкидцы. Они покинули свои небольшие приморские города и переселились в Олинф (ле-

402

том 432 г.); это событие положило основание позднейшему могуществу Олинфа.
Афиняне были так уверены в успехе, что известие об отложении Потидеи застало их совершенно врасплох. Флот из 30 триер с командой в 1000 гоплитов, посланный ими в Македонию, был слишком мал, чтобы одновременно действовать и против Пердикки, и против мятежных городов Хал-кидики; с такими ничтожными силами невозможно было даже предпринять блокаду Потидеи, как ни очевидна была необходимость не дать городу времени приготовиться к осаде. Пришлось ограничиться набегами на македонское побережье; Фермы были взяты, Пидна осаждена. Только теперь — это было уже в конце лета — прибыли подкрепления из Афин, 2000 гоплитов и 40 триер под начальством стратега Каллия. Но и этих сил оказалось недостаточно. Не оставалось ничего другого, как заключить мир с Пердиккой, чтобы можно было сосредоточить все внимание на Потидее. Между тем на помощь мятежникам подоспели 1600 пелопоннесских гоплитов, наемники и коринфские добровольцы, так что силы противников были почти равны, тем более что Пердикка, тотчас по удалении афинян из его страны, порвал недавно заключенный договор и отправил на помощь хал-кидцам отряд конницы. В открытой битве перед стенами Потидеи афиняне одержали победу, но их наличных сил хватило только на то, чтобы запереть город с севера; южная сторона, обращенная к Паллене, осталась пока открытой, и только новое подкрепление в 1600 гоплитов, прибывшее следующей весной (431 г.), дало возможность афинянам оцепить город и с этой стороны. Теперь перед Потидеей стояло 5000 афинских гоплитов, множество союзников и 70 триер; такого войска Афины еще никогда не высылали в заморскую экспедицию. Численный перевес афинян заставил Пердикку снова заключить с ними мир; он получил обратно Фермы и за это выставил отряд против халкидцев (летом 431 г.).
Между тем коринфяне еще и в другом направлении действовали против Афин. С самого начала было ясно, что восстание Потидеи может рассчитывать на успех только в том случае, если город получит из Пелопоннеса значительную

403

помощь; и Потидея, действительно, отложилась лишь после того, как спартанские эфоры обещали ее послам такую поддержку. Теперь надо было добиться ратификации этого обещания Спартанским народным собранием. Это было нелегко, потому что, как ни велики были опасения, которые возбуждало в Спарте могущество Афин, как ни сильно было желание оказать Коринфу просимую помощь, но тридцатилетний мир с Афинами еще не кончился, и спартанцы не решались нарушить свои клятвы. На защиту мира выступил не кто иной, как престарелый царь Архидам, по своему положению и личному авторитету самый влиятельный человек в Спарте.
При таких условиях Народное собрание едва ли поддержало бы военные замыслы эфоров, если бы сами Афины не дали к тому желанного повода. Как раз в это время Афинское народное собрание, по предложению Перикла, постановило запретить мегарцам пребывание в Аттике и какие бы то ни было сношения с портами всего Афинского союза. Эта мера, наносившая смертельный удар мегарской торговле, была мотивирована небольшими злоупотреблениями мегар-цев, в каких никогда не бывает недостатка между соседями, находящимися во враждебных отношениях; истинной же причиной ее была злоба против Мегары, накоплявшаяся в Афинах со времени восстания 446 г. и усиленная участием Мегары в коринфской экспедиции против Керкиры. Как бы основательно ни было это чувство само по себе, но очевидно, что принятие "мегарской псефисмы" было со стороны афинян крайне несвоевременным поступком. Мегара принадлежала к Пелопоннесскому союзу, и хотя договор 446— 445 гг. не содержал никакого прямого постановления относительно сношений между обеими договаривающимися сторонами, но во всей Греции считалось несомненным, что сам факт мира обеспечивает свободу сношений. То обстоятельство, что афиняне до сих пор не решались отнять у Мегары право торговли с Афинским союзом, лучше всего доказывало, что и они сами держались такого взгляда. "Мегарская псефисма" решила дело. Спарта не могла не вступиться за свою союзницу Мегару, если не хотела потерять свое руко-

404

водящее положение в Пелопоннесе. Это соображение, вместе со значением могущественного Коринфа, заставило сначала Спартанское народное собрание, а затем и Пелопоннесский союзный совет объявить, что Афины нарушили мир (осенью 432 г.). Правда, это еще не было объявлением войны, но в случае дальнейшего упорства Афин война становилась неизбежной.
В Афинах как раз около этого времени положение Перикла начало заметно колебаться. С тех пор, как он освободился от соперников в управлении государством, он перестал считаться исключительно с интересами неимущей части населения. Демагогия всегда была для него только средством к достижению власти; теперь, когда цель была достигнута, его политика приняла более умеренный характер. Этот поворот привлек к нему симпатии состоятельных и образованных классов; даже такой консервативный человек, как историк Фукидид, не задумывается отозваться о правлении Перикла с восторженной похвалой. Зато среди масс Перикл потерял значительную долю своей популярности. Здесь все более распространялось убеждение, что в борьбе за расширение народных прав самый плод борьбы был постепенно утрачен. Можно ли было даже назвать демократией государство, в котором одному и тому же человеку из года в год предоставлялось неограниченное право распоряжаться военной силой и финансами и по собственному усмотрению руководить отношениями к союзникам и другим державам?
Во главе оппозиции снизу стоял богатый кожевник Клеон из городского дема Кидафенея, человек без всякого серьезного образования и по грубости характера настоящий выскочка, но в то же время одаренный энергией, не останавливавшейся ни перед чем, и тем природным красноречием, которое вдохновляет массы и увлекает их за собой. Сама по себе эта оппозиция была бы не очень опасна, но она нашла многочисленных сторонников среди состоятельного класса, который никогда не мог простить Периклу того, что он первый сделал демос руководящей силой в государстве и приучил его жить и веселиться на общественный счет.
Сюда присоединялось еще то, что Перикл обращал на

405

религиозные и социальные предрассудки своих сограждан меньше внимания, чем это было разумно в его положении. Он был приверженцем нового умственного направления и находился в тесных сношениях с его корифеями; а большинство афинян, и не одна только чернь, относилось к этим людям с величайшим недоверием, не без основания опасаясь, что они разрушат старую веру в богов. Еще больший соблазн представляли отношения Перикла к Аспасии, в которой общественное мнение видело только гетеру и которая, кроме того, также принадлежала к кружку просветителей. Против этого-то кружка и были направлены первые нападения врагов; сам Перикл стоял слишком высоко, чтобы прямая борьба с ним могла обещать какой-нибудь успех. Престарелый философ Анаксагор был привлечен к суду по обвинению в безбожии и принужден был покинуть Афины. В том же преступлении и, сверх того, в совращении свободных женщин к безнравственному образу жизни была обвинена Аспасия, и, только пустив в ход все свое влияние, Перикл мог спасти ее от обвинительного приговора. Затем очередь дошла до Фидия. Обвиненный в утайке части золота и слоновой кости при изготовлении статуи богини Афины, он был заключен в темницу, где умер еще до суда. Метек Менон, который донес на него, был постановлением Народного собрания освобожден от податей, что было равносильно осуждению Фидия. В то же время это был удар и против Перикла, который, в качестве комиссара, руководил постановкою статуи и, следовательно, был ответствен за израсходованные на нее суммы; но до формального обвинения Перикла дело на этот раз еще не дошло.
Перикл чувствовал, что почва под его ногами колеблется, и решил отклонить приближающуюся грозу наружу. Первым его шагом в этом направлении было заключение союза с Керкирой в 433 г. С тех пор он систематически стремился к разрыву с пелопоннесцами; осада Потидеи и "мегарская псефисма" были открытыми вызовами Спарте и ее союзникам. И когда, вслед затем, в Афины прибыло спартанское посольство, которое должно было заявить протест против нарушений договора, Перикл всем влиянием своего

406

все еще безграничного авторитета и своего должностного положения воспротивился тому, чтобы Спарте была сделана хотя бы малейшая уступка. При тогдашней группировке партий в Спарте отмены "мегарской псефисмы" было бы достаточно, чтобы предотвратить грозящую бурю, потому что остальные требования спартанцев — именно, чтобы афиняне отказались от Потидеи и дали свободу Эгине—едва ли имели серьезный характер и формально были совершенно незаконны, так что сами спартанцы скоро оставили их. Четырнадцать лет назад Афины купили мир гораздо более дорогой ценою, и все-таки их могущество не потерпело ущерба; если теперь Перикл заявлял, что достоинство государства не позволяет отменить "мегарскую псефисму", то это была только фраза. Но этот язык был отлично рассчитан на страсти толпы, и в Афинах ему почти всегда был обеспечен успех. Требования Спарты были, по предложению Перикла, отвергнуты; зато Афины выразили готовность передать спорные вопросы на рассмотрение третейского суда. Этим они с формальной стороны становились вполне на почву договоров, но после всего, что произошло, ответ афинян должен был показаться пелопоннесцам насмешкой. Где можно было найти третейского судью, если вся Греция делилась на сторонников той или другой из враждующих партий? Переговоры были прерваны, и Пелопоннес начал готовиться к войне.
Несомненно, что война между двумя передовыми державами Греции, между демократией и олигархией, рано или поздно должна была сделаться неизбежной. Но то, что она вспыхнула именно в эту минуту, было делом рук Перикла. Нельзя сказать, чтобы момент был выбран удачно. Как раз теперь Афины были совершенно изолированы; единственное государство, на поддержку которого они могли бы рассчитывать, — Аргос — было еще на десять лет связано договором со Спартой. Кроме того, целая треть афинского сухопутного войска была занята во Фракийской войне. И помимо всего этого, каждый лишний год мира был бы неоценимым благодеянием для Афин и Эллады. Все это Перикл знал, конечно, не хуже всякого другого; если он все-таки стремился

407

к войне, то к этому побуждали его, очевидно, соображения внутренней политики, и общественное мнение Греции очень ясно сознавало это1 Перикл никогда не отличался разборчивостью в выборе средств, и как в начале своей карьеры он содействовал возбуждению социальной борьбы в Афинах, так он теперь зажег в Греции междоусобную войну.
Ближайшая цель Перикла была достигнута; теперь все зависело от того, сумеет ли он провести войну с успехом. Сам он говорил об этом в Народном собрании с большой уверенностью, и, без сомнения, таково было его искреннее убеждение; он не довел бы дела до войны, если бы не был уверен в победе. Действительно, Афины все еще располагали огромными силами. Их власть распространялась на все острова Эгейского моря к северу от Крита, исключая лишь Мелос и Феру; на фракийском берегу им еще и теперь, после отпадения Потидеи и Олинфа, была подчинена большая часть Халкидики и все греческие города от Стримона до Босфора, затем почти все греческие города Азии от Калхе-дона до Книда. На западе в союзе с Афинами были Закинф, Керкира, мессенское население Навпакта, акарнанцы и ам-филохийцы, Регий и Неаполь в Италии, Леонтины и Сегеста в Сицилии. Ежегодный доход государства составлял около 600 талантов — сумма, какой, за исключением Персии и, может быть, Карфагенской республики, не получало в то время ни одно государство. Из остатков бюджета образовался запасный капитал в 6000 талантов. В арсеналах Пирея на-
1 Так думали уже Аристофан, Андокид и позже Эфор. По моему мнению, другими мотивами невозможно объяснить политику Перикла. Высказанное недавно мнение, будто Перикл вызвал войну с целью приобрести Мегару, напоминает рассказ о том крестьянине, который поджег свой дом, чтобы прогнать из него клопов; разница лишь в том, что крестьянин по крайней мере избавился от клопов, а Афины все-таки не приобрели Мегары. Поклонники Перикла, культ которого до сих пор процветает, не могут, конечно, допустить, чтобы великий государственный человек Афин вызвал Пелопоннесскую войну ради своих личных интересов. Фукидид был менее щепетилен; он считал вполне естественным, что государственный человек руководится эгоистическими мотивами, и сообразно с этим приписывал подобные побуждения даже людям, наиболее возбуждавшим его удивление, например Брасиду, Никию, Фриниху.

408

ходилось 300 триер; кроме того, Афины располагали флотами Лесбоса, Хиоса и Керкиры; и еще важнее, чем количество кораблей, были испытанные достоинства афинского флота, с которым в этом отношении не мог сравниться ни один флот в мире. Менее значительны были сухопутные силы Афин. Правда, по количеству населения Афинская держава превосходила Пелопоннесский союз более чем вдвое, и те 13 тыс. гоплитов и 1000 всадников, которых выставляли сами Афины, могли смело выдержать сравнение с любой греческой армией, исключая, может быть, лишь спартанскую и фиван-скую. Зато население малоазиатских и островных городов было крайне невоинственно и, что было еще важнее, — совершенно ненадежно в политическом отношении. Следовательно, главной сухопутной силой Афин являлась их собственная милиция и отряды их клерухов с Лемноса, Имброса, Скироса и Орея; они не имели никакой возможности выставить тяжеловооруженное войско, которое если не качественно, то хотя бы только количественно могло бы сравниться с армией Пелопоннесского союза.
Перикл был так твердо убежден в превосходстве Спарты на суше, что с самого начала отказался от мысли защищать Аттику. Его план состоял в том, чтобы перевести все население вместе с его движимым имуществом в Афины, блокировать флотом Пелопоннес и беспрестанно тревожить его высадками. При несомненном морском перевесе Афин и неприступности их укреплений этот план обещал, казалось, верную победу. Вопрос был только в том, кто дольше выдержит. Вред, который афинский флот мог причинить Пелопоннесу, опустошая его берега, был ничтожен в сравнении с разорением всего сельского населения Аттики — неизбежным последствием вторжения в нее пелопоннесцев; ядро неприятельской силы было неуязвимо для Афин. Затем, как ни велик был запасный фонд, накопленный Периклом, но несколько лет войны должны были истощить его, и тогда Афины были бы принуждены повышать союзнические взносы и, следовательно, подвергать тяжкому испытанию верность союзников. Можно ли было рассчитывать с уверенностью, что они выдержат это испытание? И что должно было

409

бы произойти, если бы Афины постигло какое-нибудь непредвиденное несчастье? Но даже в том случае, если бы предположения Перикла вполне осуществились, если бы Афины удержали все свои владения и война с течением времени утомила пелопоннесцев, лучшим результатом военного плана Перикла был бы гнилой мир на условии сохранения обеими державами своих прежних владений. Стоила ли эта награда таких огромных жертв?
Между тем Пелопоннес деятельно готовился к войне. Он заключил союз с Беотией и тем не только значительно увеличил свои наличные военные силы, но главным образом приобрел прочный опорный пункт для предположенного ближайшим летом вторжения в Аттику. Точно так же теперь примкнули к пелопоннесцам Локрида и Фокида, которые в 446 г., одновременно с Беотией, освободились от афинского владычества. От западных пелопоннесских колоний, которым завоевательная политика Афин грозила не меньшею опасностью, чем самому Пелопоннесу, ожидали помощи кораблями. Аргос еще на десять лет был связан тридцатилетним миром, заключенным в 451 г. Вообще симпатии большей части нации были всецело на стороне Спарты, победа которой должна была освободить афинских союзников от рабства, а остальные греческие государства — от страха, в свою очередь, подпасть под иго Афин. И действительно, афиняне в течение войны почти ничего не достигли политической пропагандой, тогда как пелопоннесцы были обязаны последней своими главными успехами. Выразителем этого взгляда явился Дельфийский оракул, который объявил, что пелопоннесцы одержат победу, если будут настойчиво вести войну, и что во всяком случае им обеспечена помощь богов.
Неудивительно, что пелопоннесцы шли на войну с воодушевлением и уверенностью в победе. Они были убеждены, что посредством опустошения Аттики им удастся в два-три похода сломить могущество Афин, и вполне естественно, что после легких успехов 446 г. будущее должно было представляться им в розовом свете. Впрочем, опытные воины, как, например, старый царь Архидам, не разделяли этих надежд; они предвидели, что предстоящая война будет очень

410

продолжительна, и понимали, что для того, чтобы сокрушить силу Афин, надо победить их в их собственной стихии — на море. А такая война требовала прежде всего огромных денежных средств, каких сам Пелопоннес не мог доставить. Правда, богатые храмы Дельф и Олимпии лежали в пределах Пелопоннесского союза, но лакедемоняне были слишком благочестивы, чтобы решиться тронуть священные сокровища. Далее, был ли Пелопоннесский союз внутренне настолько прочен, чтобы он мог перенести все превратности долгой войны? Он и теперь был тем же, чем был столетие назад при своем основании, т.е. непрочным соединением независимых государств, которых не связывало со Спартой ничто другое, кроме их доброй воли и страха перед ее военным превосходством. Уже однажды, после Персидских войн, союз распался, и только после долгой борьбы удалось сплотить его снова. Военный энтузиазм, охвативший теперь Пелопоннес, должен был с течением времени остынуть; если бы тогда Спарта подверглась серьезной опасности, — кто мог поручиться за верность союзников? Как бы то ни было, но пелопоннесцы все-таки имели гораздо больше оснований надеяться на успех, чем афиняне, потому что флот могли в несколько лет создать себе и пелопоннесцы, а Афины никогда не могли бы выставить сухопутную армию, равную пелопоннесской. Если, несмотря на это, прошло еще 27 лет, прежде чем Афинская держава была разрушена, то причину этого надо искать, главным образом, в неспособности спартанских государственных людей или, вернее, в негодности спартанского строя, который соединял в себе все недостатки монархии и олигархии и как будто с умыслом был рассчитан на то, чтобы преграждать талантливым людям путь к власти. И этой же причиной объясняется то, что, достигнув наконец цели, Спарта была не в состоянии удержать плоды своей победы.

Подготовлено по изданию:

Белох Ю.
Греческая история: в 2 т. / Юлиус Белох; пер с нем. М.О.Гершензона; Гос. публ. ист. б-ка России.
- 3-е изд. /под ред. и со вступ. ст. Ю.И.Семенова. -М., 2009.

ISBN 978-5-85209-214-4 (т.l)
ISBN 978-5-85209-213-7

© Государственная публичная историческая библиотека России, 2009
© Семенов Ю.И., вступительная статья, редакция, 2009