447

ГЛАВА XVI

Расцвет поэзии и искусства

В эпоху Персидских войн первое место в ряду общественных интересов все еще занимали поэзия и пластическое искусство; к ним обращался каждый, кто чувствовал в себе призвание к духовному творчеству. Работа VI столетия устранила главнейшие технические трудности и порвала те узы традиционализма, которые до тех пор задерживали развитие художественной деятельности. Теперь ее путь был свободен; а экономический расцвет, в течение продолжительного периода мира, который следовал за Персидской войной, дал возможность как государствам, так и частным лицам тратить на художественные цели более чем когда бы то ни было раньше. Таким образом, все условия благоприятствовали тому, чтобы искусство достигло в эту эпоху такого расцвета, какой уже более не повторялся в истории человечества. Произведения этого периода, даже в тех скудных обломках, в которых они дошли до нас, служат для нас неиссякаемым источником эстетического наслаждения; они представляют прочную и непоколебимую основу, на которой зиждется поэзия и пластическое искусство всех позднейших времен. Таким образом, эпоха Перикла является нашему духовному взору в светлом ореоле золотого века.
Наиболее благоприятную почву для своего развития художественная деятельность нашла в тех двух городах, которые благодаря борьбе с варварами сделались средоточиями могущественных держав, — в Афинах и Сиракузах; наряду с ними — также в Арголиде, достигшей цветущего состояния благодаря торговле и промышленности. Напротив, Спарта, которая до Персидских войн была любимым местопребыванием муз, теперь отошла на задний план; борьба с революцией заставила это государство оградить себя китайской стеной от всяких новых течений в области мысли и в то же время изо всех сил стремиться к сохранению старины. Азиатская Греция также отстала в этом отношении от метрополии и западных колоний — отчасти вследствие экономиче-

446

ской катастрофы после неудавшегося восстания против Да-рия, от которой она лишь медленно оправлялась, отчасти и главным образом потому, что ее лучших людей уже начала привлекать только что народившаяся наука. Потому что по своему духовному развитию Иония все еще стояла на полвека впереди остальной Греции.
Афины уже во время господства Писистратидов сделались центром умственной жизни греческого народа. Здесь жили в эту эпоху Лас из Гермионы и Симонид из Кеоса (ок. 558—468 гг.), основатели эллинской классической музыки. Достойным преемником их был ученик Ласа, фиванец Пин-дар (520—440 гг.). Этим художникам обязана своим совершенством хоровая поэзия. Изящество языка, обилие глубоких идей, красота ритмов и искусная инструментовка соединились в их произведениях в одно гармоническое целое, какого еще не видел свет и которое вызывало безграничное удивление в современниках. Многочисленные внешние знаки отличия и щедрое материальное вознаграждение выпадали на долю поэтов: куда бы они ни приходили, им везде был готов радушный прием, и самые знатные люди нации наперерыв добивались чести быть воспетыми в их песнях. А Симонид, благодаря своим близким отношениям ко дворам си-ракузского и акрагантского тиранов, имел даже возможность влиять на политические дела и однажды избавил Сицилию от грозившей ей войны.
Таким образом, греческая лирика достигла высшего расцвета, какой был возможен для нее в эту эпоху. И, может быть, Пиндар со своими вычурными ритмами и темным языком, который делал текст при музыкальном исполнении почти непонятным для слушателей, уже переступил надлежащую границу. К тому же большая часть его стихотворений была написана по заказу — по столько-то сот драхм за песню; откуда же могло явиться здесь поэтическое вдохновение? Эпоха Персидских войн создала еще целый ряд талантливых поэтов в таком же роде, например, родосца Тимокре-она и племянника Симонида, Бакхилида; но ни один из них не сравнился с великими художниками предшествующей эпохи. Около середины V столетия хоровая лирика в духе

447

Симонида и Пиндара вообще пришла в упадок, отчасти под влиянием демократического направления эпохи, которое шокировала хвалебная песнь в честь отдельной личности и которое заставило искусство обратиться к служению всему обществу.
Таким образом, при своем дальнейшем развитии греческая поэзия и музыка вступили в связь с культом. Исходной точкой здесь был дифирамб, хоровая песнь, которую пели в праздники Диониса в честь этого бога. Великие музыканты конца VI и начала V века, Лас, Симонид и Пиндар, писали и клали на музыку тексты для таких представлений; однако мы совершенно лишены возможности составить себе понятие о сущности этого рода поэзии, так как от той эпохи не уцелело ни одного сколько-нибудь значительного отрывка дифирамба. По-видимому, предводитель хора декламировал отрывок из мифа о Дионисе, а хор пением и танцами выражал свои чувства по поводу слышанного.
От дифирамба оставался один шаг к драме. Предводитель хора был противопоставлен хору как актер, и таким образом сделалось возможным представление, которое, конечно, соответствовало характеру сатиров, составлявших хор. Эта так называемая сатирическая драма возникла в городах, расположенных на Истме, — прежде всего в Сикионе, который с древних времен был одним из главных мест поклонения Дионису; здесь около конца VI столетия жил первый великий представитель ее, Пратин из Флиунта.
Преобразование этих фарсов в серьезную драму произошло в Аттике и приписывается сказанием Феспису из округа Икарии, где также процветал культ Диониса. Первые пьесы такого рода он исполнил, по преданию, при Писистра-те, в 534 г., на учрежденном незадолго до того празднестве Больших Дионисий в Афинах. Сюжеты заимствовались из героических сказаний, на которые народ смотрел как на историю; в этом смысле Эсхил и назвал свои пьесы крохами со стола Гомера. Несколько позже, под впечатлением потрясающих событий Персидских войн, была сделана попытка выводить на сцену также случаи из современной истории, — впервые, вероятно, Фринихом в его "Падении Милета"; од-

448

нако этот ложный прием вскоре был оставлен. Хор, конечно, перестал теперь маскироваться сатирами; удержалось только название — песнь козлов, трагедия. Лирические партии компонировались большею частью по образцу Стесихора, а текст писался тем самым смешанным из эпического и дорийского наречий языком, которым со времени Стесихора пользовалась вся хоровая лирика; напротив, диалог писался трохеическими тетраметрами и ямбическими триметрами, которые впервые ввел в употребление Архилох, и на родном аттическом языке. Но вначале центр тяжести пьесы лежал всецело в песнях и танцах хора, наряду с которыми действию уделялось лишь незначительное место, так как хору противопоставлялся только один актер. Однако уже рано стали вводить и второго актера, благодаря чему сделался возможным диалог без участия хора; и уже Эсхил в своих последних пьесах выводил трех актеров — число, которое впоследствии осталось обязательным для греческой трагедии. Поэтому хоровые партии все более и более уступали место диалогу и превратились, наконец, в музыкальные вставки, не имеющие прямого отношения к ходу действия. С течением времени стали также все шире пользоваться соло и дуэтами актеров; тем не менее античная трагедия никогда не решилась совершенно сбросить с себя узы хора.
Первый великий представитель трагедии — Эсхил (ок. 525—456 гг.) из аттического дема Элевсина. Он был современником Персидских войн, и в его пьесах отражается мировоззрение того поколения, которое сражалось при Марафоне и Саламине. У него все возвышенно и торжественно; поэт проводит перед нашими глазами существа из высшего мира; мы удивляемся им, но они слишком далеки от нас, чтобы мы могли принимать в их судьбе действительное участие. Действие растянуто уже благодаря бесконечным хорам с их напыщенным и часто до непонятности вычурным потоком слов, которого не выносило уже ближайшее поколение. Поэтому Эсхил был принужден делить каждый из служивших ему сюжетами мифов на три пьесы (так называемая трилогия), которые давались одна за другой и заканчивались сатирической драмой. Но внимание публики не выносило

449

такого большого напряжения, и хотя впоследствии обычай, по которому каждый поэт выступал сразу с тремя трагедиями и одной сатирической драмой, остался в силе, но у преемников Эсхила между этими пьесами не было никакой внутренней связи.
Второй великий трагик, Софокл (ок. 496—406 гг.), из предместья Колона, жил в эпоху Перикла, с которым он сам находился в близких отношениях. Он первый уделяет должное место действию на счет хора; с неподражаемым искусством он умеет завязать драматический узел и развязать его без натяжек. Его действующие лица уже не герои, а люди; но, по собственному выражению поэта, это не такие люди, какими они бывают в действительности, а какими они должны быть, — совершенные образцы добродетели или совершенные злодеи, поскольку это допускало содержание мифа. Кто смотрел его пьесы, тот не имел надобности особенно напрягать свою мысль и возвращался домой с сознанием, что провел день с большим удовольствием. Таким образом, как поэт он приходился по душе и образованным, и необразованным людям; еще молодым человеком он вытеснил Эсхила из расположения публики, и пока он был жив, никто не сумел затмить его. Но потомство было отчасти другого мнения — и с полным правом: как велик ни был Софокл, за ним следовал еще более великий поэт.
Еврипид (ок. 480—406 гг.) — последний в блестящем трехзвездии аттических трагиков. Хотя он был моложе Софокла менее чем на двадцать лет и умер в один год с ним, однако он принадлежит к совсем иной эпохе: его уже захватило то умственное движение, которое во второй половине V столетия радикально преобразовало весь эллинский мир. Он первый в Афинах стал проповедовать со сцены идеи нового времени, точно так же, как он впервые воспользовался в своих пьесах художественными приемами только что нарождавшейся риторики, а для композиции лирических партий — музыкальными нововведениями дифирамбиков. В построении действия он, правда, уступает Софоклу; зато он значительно превосходит его в обрисовке характеров. Вместо героев и идеальных личностей он вывел на сцену живых

450

людей и первый воспользовался, как сюжетом для драмы, любовью. Поэтому его действующие лица возбуждают в нас гораздо более глубокое участие, чем действующие лица Эсхила или Софокла. Правда, чувства его персонажей иногда совершенно противоречат героической маске, в которую автор, по обычаю той эпохи, принужден был нарядить их. Комедия, конечно, подметила и осмеяла это противоречие; и вообще Еврипид не избег той участи, которая постигает почти всех новаторов, — участи не быть понятым большинством своих современников. Всю жизнь приходилось ему бороться с самыми ожесточенными нападками; на его долю выпали лишь немногие первые награды, и даже такое образцовое произведение, как "Медея", не было оценено по достоинству. Но именно эти беспрестанные нападки комедии показывают, как хорошо вся образованная публика знала драмы Еврипида. Комедии Аристофана полны скрытых намеков на отдельные стихи Еврипида; следовательно, поэт был уверен в том, что его слушатели поймут эти намеки, — конечно, за исключением черни, которая занимала большую часть мест в театре. И сам Аристофан, никогда не упускавший благодарной темы — посмешить толпу на счет Еврипида, находится, однако, всецело под его влиянием. Точно так же трагики конца V столетия, как Агафон и Критий, были ревностными последователями направления, созданного Ев-рипидом, и оно осталось господствующим в греческой трагедии на все позднейшее время. Пьесы самого Еврипида удержались на сцене еще в течение многих веков; да и до нас дошло от него больше, чем от всех остальных трагиков вместе. Кроме Гомера, ни один греческий поэт не имел такого сильного влияния на потомство, как Еврипид.
Из того же корня, из которого развилась трагедия, и в одно время с нею, возникла комедия, "песнь веселых кутил" Она была продуктом столичной жизни, сосредоточившейся после Персидских войн в Афинах и Сиракузах. А так как Сиракузы стали большим городом еще несколько раньше, чем Афины, то там прежде всего комедия и достигла художественного развития. Ее основатель, Эпихарм, родившийся в сицилийской Мегаре, должен был, после разрушения по-

451

следней Гелоном, переселиться вместе со своими согражданами в Сиракузы, где он получил права гражданства. Начало его поэтической деятельности относится к царствованию Гиерона; но так как он умер, по преданию, девяноста лет от роду, то он дожил, вероятно, еще до эпохи Пелопоннесской войны. Платон называет его величайшим комическим поэтом Греции и ставит наряду с Гомером; и еще мы в немногих дошедших до нас отрывках удивляемся обилию глубокомысленных изречений, хотя о достоинстве его драм, как цельных произведений, мы не в состоянии судить. Так как при Гиероне свобода слова в Сиракузах была стеснена, то Эпихарм принужден был отказаться от политических сюжетов и обратиться к комедии нравов; раз избранному направлению он остался верен и позднее, во время демократического правления. При этом он охотнее всего разрабатывал философские проблемы, подобно своему младшему современнику Еврипиду.
Эпихарм имел, конечно, немало последователей в Сиракузах, но ни один из них не заслуживает быть упомянутым рядом с ним самим. Наиболее блестящего развития достигла комедия в Афинах, где приблизительно с 465 г. начали ставить комедии на государственный счет. Первым великим представителем комедии здесь был Кратин, современник Перикла; из бесчисленного множества его последователей замечательны Эвполид (ок. 445—411 гг.) и Аристофан (ок. 445—385 гг.), которые довели эту так называемую "древнюю" аттическую комедию до совершенства. При свободной конституции Афин поэты брали здесь сюжеты главным образом из области политики и подвергали беспощадной критике как существующие порядки, так и руководящих лиц. Да и вообще ничто не могло уберечься от их насмешки, до бессмертных богов включительно, которых, впрочем, вывел на сцену уже Эпихарм. При этом комедия говорила без обиняков; соответственно разгульному веселью праздника Диониса, она называла каждую вещь ее настоящим именем, не останавливаясь перед самыми непристойными выражениями и жестами. Но все это дышит той несравненной прелестью, которою отличаются все художественные произведения этой

452

эпохи; и, может быть, с чисто эстетической точки зрения древняя аттическая комедия является прекраснейшим из созданий греческой поэзии.
Постановка греческой драмы произвела бы на нас, конечно, очень странное впечатление. Так как играли днем и под открытым небом перед десятками тысяч зрителей, то актер носил на лице маску, которая давала возможность узнавать его на далеком расстоянии; это остаток древнего маскирования на Дионисовых праздниках, сохранившийся до сих пор в карнавале. Таким образом, все искусство актера ограничивалось дикцией и жестикуляцией. Остальные части театрального костюма также были раз навсегда установлены: сапоги с подошвами на колодках и высокими каблуками, длинный, доходивший до земли хитон, подушки для увеличения объема тела — наряд, в котором актеры показались бы нам живыми куклами. Представления давались исключительно в дни Дионисовых празднеств. Поэтому в Афинах в древнейшее время трагедии ставились только один раз в год, — весной, во время Больших Дионисий, но зато по несколько одна за другой, так как всякий раз в состязании участвовало три поэта, из которых каждый ставил по три трагедии и по одной сатирической пьесе. Комедии давались, кроме этого праздника, еще зимой во время Леней, причем также состязались несколько поэтов, но каждый только с одной пьесой. Но так как ставились почти исключительно новые пьесы, то спрос на драмы был очень велик; ему соответствовало и производство, тем более что государство старалось поощрять его назначением материальных вознаграждений авторам. Для одной только афинской сцены в период от Персидских войн до конца Пелопоннесской войны было написано около 900 трагедий и сатирических драм и несколько сот комедий. Правда, некоторые из поэтов этой эпохи отличались поразительной плодовитостью; Эсхил, например, написал 90 драм, Софокл — 123, Еврипид — 92, Аристофан — 40, так что почти третья часть всех трагедий и сатирических драм, нужных для Афинского театра, поставлялась в V столетии только тремя великими трагиками. Комедия, выросшая всецело на афинской почве, разрабатывалась, конечно,

455

почти исключительно афинянами; напротив, между трагедиями, которые ставились на афинской сцене, были также произведения целого ряда иногородних поэтов, как Иона из Хиоса, Ахея из Эретрии, Неофронта Сикионского, тегейца Аристарха, Каркина из Акраганта. Следовательно, трагедии ставились, вероятно, также в этих и в других городах. В этом отношении мы имеем более подробные сведения только о Сиракузах: для их сцены Эсхил в царствование Гиерона написал своих "Этнеянок"; что трагедии давались здесь и позже, в эпоху Пелопоннесской войны, на это указывает пример Дионисия, который мог сделаться трагиком только в своем родном городе, и притом, очевидно, в молодом возрасте, прежде чем он стал во главе государства. Впрочем, все эти сцены имели только местное значение; настоящую славу трагик мог приобрести лишь в том случае, если ему удавалось получить награду на состязании в Афинах. Что касается комедии, то для нее вообще не было почвы в провинциальных городах.
Драма в V веке далеко отодвинула на задний план все остальные роды поэзии. Древний народный эпос давно умер, хотя на празднествах рапсоды все еще пели песни Гомера; а попытки создать искусственный эпос никогда не имели большого успеха. Со старым Гомером не мог соперничать ни один из эпических поэтов этого времени. Так, например, Па-ниассис Галикарнасский, дядя историка Геродота, в начале этого столетия воспел подвиги Геракла и основание ионийских колоний; Ксенофан из Колофона написал эпическое стихотворение об основании Элей в Италии. Больших успехов достигла элегия, которою в эту эпоху занимались очень усердно, между прочим, и такие выдающиеся поэты, как Симонид, Эсхил, Еврипид; но и в этой области не ушли далеко сравнительно с предыдущим периодом, пока под конец века Антимах из Колофона в своей "Лиде" не дал нового направления элегической поэзии. Но именно поэтому нам приходится отложить оценку этого предшественника александрийцев до соответствующего отдела II тома.
Еще большие успехи, чем в области поэзии, были достигнуты в области пластического искусства. Лишь теперь,

456

под впечатлением великой освободительной войны, греческое искусство сбросило с себя последний остаток унаследованной от Востока робости; лишь теперь оно вполне овладело техникой дела.
Сравнительно меньше всего усовершенствований требовала архитектура. В этой области, соответственно религиозному настроению эпохи, все еще преобладала постройка храмов, доведенная до высокого совершенства уже в VI столетии. Теперь здания в своих отдельных частях сделались стройнее, и к двум существовавшим стилям, дорическому и ионическому, присоединился третий — коринфский, с капителью в виде аканфа, который, однако, в эту эпоху применялся лишь изредка, притом всегда в соединении с другими стилями. Вообще же и теперь дорический стиль является преобладающим в европейской, ионический — в азиатской Греции.
Развитие музыки и драмы поставило новые задачи архитектуре. Первое сооруженное для таких целей здание, о котором до нас дошли сведения,— так называемая Скиас ("Тенистая галерея") в Спарте; как показывает название, она была покрыта крышей и поэтому служила, без сомнения, для музыкальных представлений. Строителем ее называют Фео-дора из Самоса, современника Поликрата; таким образом, она была сооружена, вероятно, еще до Персидских войн. Таким же целям служил Одеон, построенный Периклом в Афинах у подошвы Акрополя; это здание, имевшее форму полукруга, с шатрообразной крышей, поддерживаемой многочисленными колоннами, было окончено около 446 г. Каменные театры строились в V веке лишь изредка. Даже в Афинах существовала только построенная при Писистрати-дах каменная Орхестра, но все еще не было каменной сцены, и — как, по крайней мере, утверждают компетентные люди — места для зрителей также делались еще из дерева. Напротив, Сиракузы уже в эпоху Пелопоннесской войны имели свой театр; впоследствии он считался самым красивым в Сицилии. В некоторых аттических демах, например во Фо-рике и Пирее, уже в V веке существовали постоянные здания театров; такое здание имел и Коринф в 392 г. Но громадное

457

большинство греческих театров было построено только в IV веке и позже.
Если греческие государства издерживали в этот период громадные суммы на постройки, служившие потребностям культа — а к числу таких строений, по понятиям того времени, относились и театры, — то на украшение общественных зданий светского характера они тратили очень мало (выше, с.346). А частные дома также были в эту демократическую эпоху малы и невзрачны, самое большее в два этажа. Таким образом, здесь архитектуре не предъявлялось никаких требований, которые могли бы вызвать в ней художественное творчество. Новых городов в V столетии также было основано мало. При этом прокладывали улицы под прямыми углами, придерживаясь той правильной планировки, которая под влиянием Востока вошла в обыкновение еще с VII столетия; по такому плану милетский архитектор Гипподам построил Пирей и основанную в 445 г. в Италии колонию Фурии. Городские укрепления вроде тех, которые были возведены Фемистоклом и Периклом в Афинах и их гаванях, не имеют ничего общего с архитектурой как пластическим искусством.
Наибольшим оживлением отличалась в это время строительная деятельность в Афинах, где приходилось сызнова отстраивать весь город после разрушения его Ксерксом. Средства для того, чтобы осуществить эту задачу достойным образом, были доставлены персидской военной добычей, а позже данью союзников. Фемистокл должен был ограничиться, конечно, только самым необходимым — укреплением города и Пирея. Затем Кимон положил основание храму Афины-Девственницы {Парфенону) на Акрополе, построил храм Тесея, после того как останки этого героя были перевезены со Скироса в Афины, украсил рынок и основал Гимна-сий в роще Академа. Но только постройки Перикла сделали Афины самым красивым городом Греции. На Акрополе была окончена архитекторами Иктином и Калликратом по расширенному плану постройка Парфенона, начатая Кимоном; это было величественное здание в дорическом стиле, самый совершенный в художественном отношении из всех греческих

458

храмов. Рядом с ним возвышался Эрехтейон, посвященный герою Эрехтею и богине-покровительнице города (Афине Палладё), в ионическом стиле, со священным оливковым деревом, которое некогда вызвала из земли сама богиня; постройка его была начата при Перикле и окончена только в последние годы Пелопоннесской войны. Вход к Акрополю был украшен колоннадой, Пропилеями, которую построил Мнесикл в 437—432 гг. У подошвы Акрополя, недалеко от священного судилища, Ареопага, на холме, который возвышался над городским рынком, был воздвигнут почти одновременно с Парфеноном тот величественный храм в дорическом стиле, который мы привыкли называть Тесейоном и который, вероятно, был посвящен Гефесту; это единственный из всех греческих храмов, почти вполне уцелевший до нашего времени. Таким образом, здесь возник ряд зданий, равных которым свет не видел ни раньше, ни впоследствии, и один из современников Перикла мог с полным правом сказать:
Да, ты чурбан, когда Афин не видел, Осел, коль, видя их, не восторгался, Когда ж охотно кинул их, — верблюд.
Остальные части Аттики также украсились новыми постройками. В Элевсине было воздвигнуто великолепное здание храма для мистерий. На мысе Суний, южной оконечности Аттического полуострова, построен был храм Афины, колонны которого еще в настоящее время видны на далеком расстоянии с моря. В Рамне рядом с древним святилищем, разрушенным персами, воздвигнут был новый храм Немеси-ды.
Конечно, здания храмов вне Аттики не могли сравниться с теми, которые построил Перикл, — уже по той причине, что там большею частью не было такого строительного материала, какой Афины имели в мраморных ломках Пентели-кона. Но и за пределами Аттики было создано несколько замечательных памятников. Так, например, в Эгине в первой половине этого столетия воздвигнут был храм Афины, ко-

459

лонны которого сохранились отчасти доныне. Древний храм Геры вблизи Микен после пожара 423 г. был восстановлен Эвполемом в больших размерах и более роскошном виде. Около начала Пелопоннесской войны Иктин, строитель Парфенона, построил храм Аполлона Эпикурия на уединенной горе, вблизи Фигалии, на границе между Аркадией и Мессенией. Около 460 г. элейцы приступили к постройке знаменитого храма Зевса в Олимпии. В Сицилии победа, одержанная над карфагенянами при Гимере, дала толчок к оживлению строительной деятельности. Гиерон воздвиг вблизи Сиракуз великолепный храм Деметре и Коре; приблизительно к тому же времени относится постройка храма Афины в Ортигии, превращенного позже христианами в собор, и храма олимпийского Зевса за городом, в западной части гавани. В Акраганте, вдоль южного края города, был воздвигнут в это время величественный ряд храмов, который еще теперь свидетельствует о том, что Пиндар был прав, назвав Акрагант прекраснейшим из городов, созданных смертными. Эти постройки были начаты, вероятно, еще Фероном; работы по сооружению колоссального храма Зевса еще продолжались, когда наступила катастрофа 406 г., сломившая могущество Акраганта.
Но если архитектура лишь продолжала разрабатывать то, что было создано в этой области уже VI веком, то для пластики Персидские войны знаменуют собой начало совершенно новой эпохи. Вместо грубых, как бы обтесанных плотничьим топором статуй предшествовавшего периода с их стереотипной улыбкой и яркой разрисовкой, мы видим в произведениях этой эпохи жизнь, движение и выражение. Дерево употребляется теперь для статуй только еще в исключительных случаях и скоро совершенно вытесняется мрамором и металлом; к ним, соответственно более значительным средствам, которыми теперь располагали, присоединяются, как материал для статуй, золото и слоновая кость. Чтобы правильно оценить эти сделанные из золота и слоновой кости изваяния, в которых скульптура V века достигла наибольшего совершенства, не следует забывать, что они помещались в полутьме святилищ, где они должны были

460

производить такое же впечатление, как мозаики на золотом фоне в абсидах древнехристианских базилик.
Центром пластического творчества в эту эпоху являются области, расположенные при Сароническом заливе, Арго-лида и Аттика. В Аргосе работал литейщик Агелад, в Сикионе Канах, оба — мастера, пользовавшиеся известностью во всей Греции; из них Агелад работал, между прочим, для Тарента и Навпакта, а Канах отлил для Милета медную статую Аполлона — самое знаменитое из его произведений, которое было увезено Ксерксом в Экбатану и впоследствии возвращено Селевком. В Эгине также находилась цветущая школа скульпторов, самым выдающимся представителем которой был Онат (ок. 465 г.). Фронтонные группы с храма Афины в Эгине, которые составляют теперь лучшее украшение мюнхенской глиптотеки, могут дать нам представление о характере произведений этих мастеров. Странно, что Коринф, самый богатый из всех городов Арголиды, бывший издревле центром оживленной художественной промышленности, в эту эпоху не принимал почти никакого участия в развитии скульптуры; впрочем, не более велико было его участие и в литературном движении. Как видно, интересы богатого коринфского купечества всецело сосредоточивались на материальной стороне жизни.
Зато в Афинах деятельность в области пластики отличалась необыкновенным оживлением. Здесь в эпоху Персидских войн работали Критий и Несиот; они отлили бронзовую группу тираноубийц Гармодия и Аристогитона, которая по требованию народа была выставлена на рынке, вместо увезенного Ксерксом произведения Антенора. С эпохой Кимона и отчасти еще Перикла совпадает деятельность Каламиса и Мирона, которые превзошли всех своих предшественников живостью и правдивостью изображений; созданные ими фигуры животных считались даже позднейшими скульпторами за образцовые произведения. Но как ни были велики успехи, достигнутые этими мастерами, они еще не умели придать человеческому телу действительной красоты и вложить в черты выражение духовной жизни.
Только афинянин Фидий довел пластику до совершен-

461

ства. Самое знаменитое его произведение — колоссальная статуя Зевса из золота и слоновой кости, изваянная им около 450 г. для храма в Олимпии. Эта статуя в продолжение всей древности считалась величайшим произведением греческой скульптуры, и созданный Фидием идеал отца богов остался закономерным в искусстве на все времена. "Ласковый и кроткий, — говорит один писатель императорского времени, который удостоился еще видеть Фидиева Зевса, — он восседает на своем троне, покровитель мирной и единомышленной Эллады, спокойный и величественный, с улыбкой на устах, податель жизни и всякого блага, отец и спаситель людей. И я думаю, что даже тот, кто испытал в жизни много горя и несчастий, чье сердце исполнено забот и глаза не знают сна, — даже тот перед этим образом забыл бы все тягости, которые выпадают на долю человека; такое произведение создал ты, Фидий, — средство, как говорит поэт:
"Скорбь и печаль удалять и память минувших страданий"
Не менее знаменита была колоссальная статуя Афины из золота и слоновой кости, изваянная Фидием несколько позже (438 г.) для афинского Парфенона. Вообще, он был художественным советником Перикла при всех постройках, которые возвел последний, и в особенности под его руководством производилось скульптурное украшение храмов. Если произведения самого Фидия бесследно погибли для нас, то уцелевшие скульптурные украшения Парфенона дают еще и нам ясное понятие об его искусстве. Сравнение их с фронтонными фигурами храма Зевса в Олимпии, которые старше лишь на несколько лет, показывает нам, какими громадными успехами скульптура обязана Фидию.
Несколько моложе Фидия был Поликлит из Аргоса. Его копьеносец был, по преданию, самым совершенным изображением человеческой фигуры, какое до тех пор было создано искусством. Но особенно он прославился колоссальной статуей Геры из золота и слоновой кости, изваянной им для храма Геры близ Микен (около 400 г.); по мнению древних, это была достойная пара к Зевсу Фидия. Правда, по возвы-

462

шенности мысли Поликлит уступал Фидию, принадлежа к той эпохе, когда вера в древних богов уже стала колебаться; но он, по преданию, превзошел Фидия грацией и совершенством в разработке деталей. Между ними было приблизительно такое же отношение, как между скульптурными украшениями Парфенона и рельефами на балюстраде храма Нике; таким образом, Поликлит знаменует собой уже переход к искусству следующего периода.
Третье из образовательных искусств, живопись, в VI столетии еще не могло претендовать на название самостоятельного искусства, так как оно служило еще исключительно для декоративных или промышленных целей. Первым великим живописцем был Полигнот из Фасоса, который при Кимоне переселился в Афины и украсил здесь своими картинами стены "пестрого портика" и храмы Тесея и Диоскуров. Но самым знаменитым его произведением были большие картины в книдской "лесхе" в Дельфах, изображавшие разрушение Трои и подземное царство. Фигуры были здесь расположены длинными рядами в виде фриза и нарисованы немногими красками — еще без художественного единства, без перспективы и теней; под каждой из них находилась пояснительная надпись, как под изображениями на вазах. Но и при этих простых средствах художник сумел придать своим фигурам живое выражение; его картины дышали таким величием, что еще Аристотель советовал подрастающему юношеству смотреть на них.
Дальнейшим успехом, составившим эпоху в истории живописи, последняя была обязана самосцу Агафарху, который работал для аттической сцены, вероятно, уже в эпоху Эсхила. Он должен был стремиться к тому, чтобы вызвать в зрителях иллюзию реальности, и, таким образом, он сделался основателем перспективной живописи. Еще дальше в этом направлении пошел в эпоху Пелопоннесской войны Аполлодор из Афин, применивший к фигурной живописи тот же принцип, который был изобретен Агафархом для декоративных целей. Он первый овладел искусством распределять свет и тени, и он же впервые наряду со стенными картинами стал рисовать картины на досках. С этих пор живо-

463

пись занимает равноправное положение в ряду родственных ей искусств.
Аполлодора вскоре затмили своими произведениями его младшие современники Зевксис из Гераклеи и Паррасий из Эфеса, из которых последний был, может быть, величайшим из всех греческих живописцев. Но нам эти имена ничего не говорят, и мы не имеем никакой возможности составить себе живое представление о характере их творчества.
Развитие живописи неизбежно должно было сильно отразиться на художественной промышленности, и прежде всего на керамике. Под конец VI века в Афинах возникает новый стиль живописи на вазах. Вместо того чтобы оставлять свободными от черного лака, которым покрывали поверхность вазы, всю площадь, занятую изображениями, теперь оставляют непокрытыми лаком одни только фигуры, так что они своим красным цветом глины выделяются на черном фоне сосуда. Что касается самих изображений, то рядом с мифологическими сценами все чаще начинают встречаться сцены из повседневной жизни. Рисунок становится свободнее, в композиции замечается больше единства; с течением времени научились правильно изображать глаз и при постановке фигуры в профиль, а затем и рисовать фигуры en face или вполуоборот. Из множества мастеров, известных нам по надписям на вазах, наиболее выдающимися в первой половине V столетия были Евфроний и позднее Бри-гес. С этими превосходными произведениями аттической керамики остальные области Греции, в которых процветало гончарное искусство, не могли выдерживать конкуренции; в этом отношении Афинам в V столетии принадлежало исключительное господство на всемирном рынке.
Более высокое эстетическое чувство, с одной стороны, демократическое направление, с другой, произвели в это время такой же переворот в греческом одеянии, какой вследствие подобных же причин произошел около конца XVIII и начала XIX столетия. Выработался тот костюм, который мы привыкли считать типичным для греков; одежда сделалась проще, и в то же время, под влиянием развития сношений, изгладились те различия, которые до сих пор существовали в

464

этом отношении между разными частями греческого мира. Соответственно второстепенному положению, которое занимала теперь Иония сравнительно с метрополией, длинный ионический льняной хитон был вытеснен коротким шерстяным хитоном пелопоннесцев; только в женском костюме льняная материя и теперь удержалась наряду с шерстяной. Узорные ткани предыдущего периода выходят из употребления; пурпурное платье одевают еще лишь изредка и в торжественных случаях; его носили спартанские гоплиты на войне и афинские стратеги как знак отличия. Вообще же мужчины, принадлежавшие к высшим слоям общества, носили в эту эпоху простые белые ткани, тогда как бедное население в видах бережливости довольствовалось темными материями. Женщины все еще одевались в цветные платья, но обыкновенно без пестрых узоров, а лишь с узкой каймой другого цвета. Точно так же вышли теперь из моды неподвижные складки одежды, столь характерные для архаического периода; плащ падал с плеч свободными складками, вполне облегая стан. Искусственные головные прически предыдущей эпохи исчезли, волосы на голове и бороду свободно отпускали и время от времени подстригали почти так, как это делается теперь. Только спартанцы отращивали волосы, и в остальной Греции было немало франтов, которые подражали им.
Рассмотрим теперь, каково было нравственное влияние поэзии и искусства на греческую нацию в этом периоде их расцвета. Мы не должны ожидать в этом отношении слишком многого, потому что задача искусства состоит не в том, чтобы поучать нас, а в удовлетворении нашей эстетической потребности. Оно скрашивает нашу жизнь, заставляет нас на время забыть житейские страдания и заботы, но и только.
Наиболее облагораживающее влияние должна была иметь трагедия — самое возвышенное произведение греков в области искусства, соединившее в себе музыку и поэзию в одно несравненное целое. Об этом много писали в последнее время. Даже Грот говорит: "Мы не можем сомневаться, что эти произведения действовали в высшей степени благотворно, и мы должны признать, что такая школа должна была

465

значительно улучшить и возвысить вкус, чувство и уровень умственного развития афинского народа" Так ли это было в действительности? Уже по существу кажется сомнительным, чтобы представления, которые давались только один раз в год, могли оказывать такое продолжительное влияние на зрителей, если масса не сумела даже познакомиться хотя бы с наиболее известными мифами. А как ничтожно было минутное действие, видно из того, в какой грубой форме публика выражала свое порицание; она шумела и неистовствовала и швыряла на сцену что попало. Театр наполнялся очень смешанным обществом, и чернь оставалась чернью, несмотря на все прекрасные стихи, которые она слышала здесь. Иначе как стала бы публика терпеть невероятные пошлости комедии и совершенно неприличные сцены сатирической драмы? Если трагедия и оказывала некоторое благотворное влияние, то оно должно парализоваться действием подобных представлений. Дело в том, что публика приходила в театр только для того, чтобы приятно провести время, — совершенно так же, как наша современная публика; она находила там то, что искала, но и ничего более. Поэтому Платон, осуждавший Гомера, считал и трагедию безнравственной.
Таким образом, в V столетии нравственность стояла в Греции в общем на довольно низком уровне. Характерно, что Фукидид объясняет деятельность всех своих современников исключительно эгоистическими мотивами, — даже тех, которым он больше всего удивляется, как Брасид, Никий, Фриних. Чтобы государственный человек был способен сделать что-нибудь вследствие других побудительных причин, — из одной только любви к отечеству, — этого Фукидид, кажется, совершенно не может себе представить. В таком же духе учили некоторые софисты. Именно эта неспособность жертвовать личною выгодой общему благу и была одной из главных причин политического распадения Греции и гибели демократической свободы.
Чувство гуманности также было еще крайне мало развито. Так, например, в первое время Пелопоннесской войны спартанцы убивали экипажи всех купеческих кораблей, шедших из Афин или союзных с ними государств, которые

466

попадали в их руки. Не лучше поступили и платейцы в 431 г. с фиванскими пленниками, за что лакедемоняне отомстили им четыре года спустя, когда им удалось завладеть Платеей. После взятия Скионы и Мелоса афиняне казнили всех взятых в плен граждан этих городов; а жители Митилены, как мы выше видели, лишь с большим трудом были спасены от такой же участи. Беззащитные жители Эгины были в начале войны изгнаны со своей родины, несмотря на то, что они ничем не обнаружили враждебного отношения к Афинам, — исключительно потому, что их заподозрили в сочувствии лакедемонянам; и когда последние предоставили им для поселения город Фирею, их и здесь настигла ненависть афинян: город был взят и все пленники убиты. Когда сиракузцы принудили аттическое осадное войско к сдаче, оба полководца, Никий и Демосфен, были казнены, а солдаты, которым при капитуляции обещана была жизнь, заключены в каменоломни, где, подверженные всевозможным переменам погоды и при скудном продовольствии, они большею частью погибли медленной смертью. В сравнении с такой хладнокровной жестокостью кажутся почти извинительными те нечеловеческие мучения, которым в пылу партийной борьбы керкирские демократы подвергли своих побежденных противников — олигархов.
Обыкновенно повторяют слова Фукидида, что Пелопоннесская война деморализовала греков; только приведенные факты из первых лет войны доказывают, я думаю, противное. Война только дала волю страстям, которые во время предшествовавших мирных лет не имели случая проявиться. Напротив, не может быть никакого сомнения — и ниже это будет доказано, — что греки IV столетия были гораздо человечнее, чем современники Перикла. Это было следствием того научного движения, которое из скромных зачатков созрело в тиши со времени Персидских войн и около середины V столетия начало проникать в общество, чтобы через несколько десятков лет занять первое место в духовной жизни нации; потому что всякий культурный прогресс сводится в конце концов к прогрессу знания.

Подготовлено по изданию:

Белох Ю.
Греческая история: в 2 т. / Юлиус Белох; пер с нем. М.О.Гершензона; Гос. публ. ист. б-ка России.
- 3-е изд. /под ред. и со вступ. ст. Ю.И.Семенова. -М., 2009.

ISBN 978-5-85209-214-4 (т.l)
ISBN 978-5-85209-213-7

© Государственная публичная историческая библиотека России, 2009
© Семенов Ю.И., вступительная статья, редакция, 2009