80

ГЛАВА III

Олигархия на греческом Востоке

Аттическая держава лежала в развалинах; принадлежавшие ей города беспрекословно признали гегемонию Спарты. Впервые за время своего существования Эллада сплотилась в одно целое1. Правда, это объединение было куплено дорогой ценой. Большая часть греческих городов Малой Азии была отдана во власть персов, а в Сицилии Карфаген отодвинул границу своих владений почти до ворот Сиракуз. Спарте предстояла громадная задача, если она хотела осуществить тот план, который она наметила себе в начале войны, — план освобождения всех эллинов.
Не менее важные задачи ждали разрешения и в области внутренней политики. Нужно было загладить все обиды, причиненные Афинами в течение последнего полувека эллинским общинам, насколько вообще можно загладить совершенную несправедливость; нужно было утвердить гегемонию Спарты и в тех городах, которые еще отказывались признать ее, упорствуя в своем партикуляризме; наконец — и это стояло на первом плане — нужно было дать эллинам прочную политическую организацию, которая, щадя по возможности свободу отдельных государств, отдавала бы, однако, в случае надобности их военные и финансовые силы в распоряжение Спарты.
Естественно, что решение этой задачи на первых порах было поручено человеку, которому Спарта более, чем кому-либо, была обязана своим настоящим могуществом. Окруженный ореолом побед, Лисандр достиг теперь наибольшей популярности. Так как вторичное избрание в навархи было запрещено законом (выше, с.74), то этим званием облечен был его брат Либис, и таким образом командование флотом и управление заморскими владениями фактически оставлено в руках Лисандра еще на один год (404/403). Да и вообще

1 Потому что, хотя в 480—478 гг. Спарта и руководила войною против персов, но к государственно-правовому объединению нации не был сделан даже первый шаг.

82

заслуженные почести были возданы ему щедрой рукой. В скульптурной группе, которую Спарта воздвигла в Дельфах в память победы, рядом с Диоскурами, Зевсом, Аполлоном и Артемидой стоял и Лисандр, венчаемый Посейдоном, в кругу своих офицеров. Эфесцы поставили его статую в храме Артемиды, покровительницы города, а в Самосе, который, правда, имел основание быть особенно благодарным ему, дошли до того, что главное празднество города, посвященное до сих пор Гере, отныне стали справлять в честь Лисандра. Как здесь, так и в других освобожденных городах были воздвигнуты в его честь алтари; ему, как герою, приносили жертвы и пели гимны. Еще никогда ни один человек не пользовался в Греции таким почетом и не обладал таким могуществом.
Прежде всего изгнанные некогда афинянами жители Эгины, Мелоса, Орея, Потидеи и Скионы возвращены были на свои места. Общественное мнение Греции восторженно приветствовало эту меру; но Лисандр хорошо знал, что при помощи одних моральных средств невозможно удержать в руках обширную державу. Он научился у врага; уничтожая афинские клерухии, он сам вступил на тот путь, который указали Афины. Когда после битвы при Эгоспотамах Сеет сдался пелопоннесцам, вместе с афинскими колонистами было изгнано и туземное население города; теперь Лисандр поселил в этом пункте, имевшем огромное стратегическое значение, отставных моряков своего флота. Так заложен был первый камень лакедемонской колониальной системы.
Пелопоннесские гарнизоны, поставленные во время войны в важнейшие союзные города для защиты их против афинян, Лисандр оставил на месте и даже увеличил теперь их сеть новыми гарнизонами. Это было необходимо столько же для охранения спартанской гегемонии, сколько и для поддержки временных правительств, которые благодаря влиянию Лисандра учреждены были в городах прежнего Афинского государства; притом, сами эти правительства призывали к себе на помощь гарнизоны или требовали их оставления в городах. Поэтому они должны были содержать их на свой счет. Даже подати, сделавшие столь ненавистным

83

господство Афин, были сохранены, хотя, по-видимому, в менее обременительных размерах и только на случай действительной нужды в военное время. Действительно, не было другого средства, чтобы дать Спарте возможность содержать такой флот, какой был ей необходим для поддержания ее гегемонии в Элладе. Конечно, новые союзники, как и пелопоннесские государства, обязаны были в случае войны посылать свои войска на помощь Спарте.
Разумеется, такое коренное преобразование всех политических порядков не могло совершиться без вспышек и насилий. Революция, как и реакция, редко обходится без кровопролития; как же можно было избегнуть его теперь, когда страсти были так возбуждены многолетней партийной борьбой? Новые правительства была составлены большею частью из прежних изгнанников, и "политической необходимостью", конечно, часто пользовались для прикрытия личной мести. Вдобавок в большинстве общин финансы пришли в крайнее расстройство вследствие продолжительной войны и притязаний возвращенных изгнанников на их конфискованные имения. Удивительно ли, что олигархия прибегла к тому средству, которому научила ее демократия, и теперь в свою очередь приступила к конфискации имущества своих политических противников? Начальники (гармосты) лакеде-монских гарнизонов также очень часто оказывались недостаточно подготовленными для своей ответственной должности. Теперь давала себя чувствовать односторонность исключительно физического воспитания, узаконенная конституцией Ликурга. В самом деле, средний спартиат был храбр и неустрашим в битве, но вместе с тем крайне ограничен в умственном отношении, груб и лишен той нравственной стойкости, которая дается не военной выправкой, а только настоящим образованием. Поэтому многие спартанские гармосты обращались с союзниками так, как они на родине привыкли обращаться со своими илотами; или же они попросту становились орудием местных правителей и заботились еще только о собственном обогащении. Природный недостаток спартанцев, корыстолюбие, о котором еще старая поговорка гласила, что он когда-нибудь погубит Спарту,

84

проявлялся теперь в самой отталкивающей форме. Если Лисандр и не одобрял этих злоупотреблений и старался время от времени останавливать их, то в общем он все-таки был бессилен; ему не из кого было выбирать себе помощников. Кроме того, он, кажется, слишком многое прощал своим друзьям. Скоро ему самому пришлось поплатиться за это.
Наиболее насильственный и разрушительный характер носила реакция, конечно, в Афинах, центре демократии и величайшем городе Эллады. Временное правительство Тридцати, учрежденное здесь Лисандром, начало с того, что организовало из надежных единомышленников новый Совет пятисот, которому вверено было в особенности судопроизводство. Первым разбиралось дело по обвинению участников демократического заговора; вина обвиняемых была очевидна, и Совет вынес им смертный приговор. Однако новые правители чувствовали себя еще далеко небезопасными в своем положении; чтобы на всякий случай иметь надежную опору, они впустили в Акрополь лакедемонский гарнизон из семисот человек. Теперь можно было приняться за реформы.
Между тем в самой правительственной коллегии существовало разногласие относительно целей, к которым следовало стремиться. Ферамен желал умеренной олигархии, подобно той, которая существовала короткое время после свержения Четырехсот, где руководящее влияние на государственные дела принадлежало бы среднему сословию. С другой стороны, вернувшиеся изгнанники были убеждены в том, что такой режим не может рассчитывать на долговечность в Афинах и что при первом случае он выродится снова в радикальную демократию; по их мнению, чтобы упрочить господство "лучших" и удержать в повиновении чернь, нужны были гораздо более решительные меры. Во главе этой партии стоял Критий, сын Каллесхра, принадлежавший к одной из знатнейших афинских фамилий, человек богато одаренный от природы и одинаково замечательный как философ, поэт и оратор. Не будучи вовсе крайним реакционером по принципу, как и его друзья Ферамен и Алкивиад, он стал непримиримым врагом демоса с тех пор, как после падения Алкивиада был изгнан Клеофонтом; теперь он решил

85

самым беспощадным образом воспользоваться властью, которою был облечен.
В эпохи политических смут крайнее направление обыкновенно одерживает верх над более умеренным. Так случилось и здесь; Ферамен был мало-помалу устранен, и Критий взял в свои руки управление государством. В Афинах воцарился террор. Все выдающиеся люди, принадлежавшие к демократическому лагерю, были казнены, за исключением тех, которым удалось спастись бегством за границу; даже такой умеренный человек, как Никерат, сын полководца Никия, не избег смерти, потому что не согласился примкнуть к господствующей олигархии. Имущество осужденных и бежавших было, разумеется, конфисковано; некоторые попали в проскрипционные списки, по преданию, даже только из-за своего богатства. Это гонение не ограничилось одними гражданами; казнено было также много богатых метеков, и имущество их конфисковано, чтобы наполнить пустые кассы.
Ферамен тщетно пытался воспрепятствовать всему этому. Также безуспешны были его старания провести свою программу реформ; вместо того, чтобы дать полные права гражданства всем, кто был в состоянии служить в гоплитах, как предлагал Ферамен, — их предоставили только трем тыс. наиболее надежных граждан. И когда Ферамен и после этого продолжал свою оппозицию, полагаясь на свою популярность в среде зажиточных классов, Критий не задумался обвинить его перед Советом в измене олигархическому строю и потребовать смертного приговора. Правда, при этом обнаружилось, что большинство членов Совета все еще было на стороне Ферамена. Но Критий не остановился и перед крайним средством. Самовольно, с явным нарушением всех законных форм, он приказал своим клевретам схватить Ферамена и вести на казнь; и ни одна рука не поднялась против неслыханного насилия.
Внутри страны теперь, казалось, уже ничто не угрожало существованию олигархии; в Афинах царило гробовое спокойствие. Тем серьезнее была опасность со стороны многочисленных изгнанников. Важнейшим между ними в полити-

86

ческом отношении был Алкивиад, который после падения Афин более не чувствовал себя безопасным в своих замках на Геллеспонте и бежал к Фарнабазу. Как ни близок был в прежнее время Критий к Алкивиаду, теперь он в возвращении своего старого друга видел — и совершенно справедливо — опасность для существования олигархии; поэтому он издал декрет об изгнании Алкивиада и через Лисандра добился того, что Фарнабаз приказал умертвить своего гостя (осень 404 г.).
Что касается остальных изгнанников, то правительство добилось от эфоров декрета, в силу которого они на всем протяжении спартанского государства должны были быть передаваемы в руки афинского правительства; для враждебных Спарте государств, как Аргос, этот указ послужил, разумеется, только лишним стимулом принять изгнанников с распростертыми объятиями. Беотия, которую начинало беспокоить грозное могущество Спарты, также давала у себя верное убежище бежавшим демократам, а находившиеся под беотийским влиянием общины Мегара и Халкида следовали ее примеру, Фивы сделались даже как бы главной квартирой аттических эмигрантов; фиванское правительство втайне оказывало всяческое содействие их приготовлениям к вооруженному возвращению на родину.
Раздор в среде олигархических правителей должен был оживить надежды эмигрантов. Своим поступком по отношению к Ферамену Критий оттолкнул от себя умеренные элементы своей собственной партии; и чем более усиливался террор в Афинах, тем больше успеха обещала попытка восстановить демократию силою оружия. Итак, решено было рискнуть. Во главе заговора стал Фрасибул из Стеирии, самый влиятельный из бежавших демократов, который когда-то руководил в Самосе движением против олигархии Четырехсот и затем, вместе с Алкивиадом, в течение пяти лет командовал афинским флотом. Еще поздней осенью 404 г. он с 70 спутниками перешел границу Аттики и занял заброшенную горную крепость Филу, на лесистых предгорьях Парнета. Атака, произведенная олигархами на эту укрепленную позицию, была отбита без большого труда, и теперь к Фра-

87

сибулу быстро стали стекаться добровольцы. Вскоре он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы в свою очередь перейти в наступление; неожиданным нападением он обратил в бегство спартанский гарнизон Афин, выступивший против него, причем спартанцы понесли значительный урон. Затем Фрасибул со своим отрядом, возросшим уже до тысячи человек, смело подошел ночью к Пирею и укрепился на холме Мунихии, который в стратегическом отношении господствовал над портом. Нападение, которое со всеми своими силами произвели тираны на позицию демократов, повело только к новому поражению; сам Критий, мужественно сражаясь, пал в этой битве.
Теперь правительство Тридцати очистило Пирей, который тотчас же был занят Фрасибулом. Еще важнее были нравственные последствия победы. Господство Тридцати само собою рушилось со смертью их вождя. Здание Совета опустело, собрание трех тысяч объявило правительство Тридцати смещенным и избрало вместо них новую правительственную коллегию в 10 человек из числа приверженцев Ферамена; в эту коллегию вошел, между прочим, и Фейдон, один из Тридцати; другой член павшего правительства, Эра-тосфен, остался в городе как частный человек. Остальные из Тридцати покинули Афины в сопровождении немногих приверженцев, которые остались верны им в несчастье, и отправились в Элевсин, где они еще раньше предусмотрительно позаботились казнить всех неблагонадежных граждан.
Однако соглашения с демократами, занявшими Пирей, и теперь не удалось достигнуть, и они начали подвигаться к Афинам. Взять хорошо укрепленный город они, конечно, не были в состоянии; но положение олигархов мало-помалу стало до того затруднительным, что им ничего другого не оставалось, как обратиться за помощью к Спарте (лето 403 г.). Олигархи, бежавшие в Элевсин, сделали то же самое; дело приняло такой оборот, как будто предприятие Фрасибула направлено против самой Спарты. Здесь не замедлили признать Коллегию десяти законным правительством Афин и оказать им просимую помощь. При содействии Лисандра им разрешен был заем в 100 талантов из государственной

88

казны, наварх Либис был командирован с сорока кораблями для блокады Пирея, а сам Лисандр в то же время собрал отряд пелопоннесских гоплитов при Элевсине. Участь восстания демократов, казалось, была решена, потому что уже одно преграждение подвоза с моря должно было в самое короткое время принудить Пирей к сдаче.
Однако в Спарте была большая партия, с опасением взиравшая на победителя при Эгоспотамах, перед славой которого стал меркнуть даже авторитет царской власти. А тут, по-видимому, представлялся удобный случай нанести удар всемогущему полководцу. Кровавые насилия, совершаемые в Афинах и на всем протяжении прежнего Афинского государства учрежденными Лисандром правительствами, должны были вызвать в самой Спарте не меньшее негодование, чем в остальной Греции. Не для того велась двадцатисемилетняя война, чтобы тиранию афинского народа заменить еще более жестокой тиранией. Воспользовавшись этим настроением, царь Павсаний сумел добиться издания эфорами декрета, в силу которого усмирение смуты в Афинах поручалось ему самому. Собрана была пелопоннесская союзная армия; во главе ее царь перешел границу Аттики и принял вместо Лисандра руководство военными действиями против пирейских инсургентов. Во время одной рекогносцировки произошло сражение, в котором, как и следовало ожидать, демократы понесли полное поражение. Теперь Фраси-бул изъявил готовность вступить в переговоры, а в городе благодаря влиянию Павсания свергнуто было правительство Десяти, отвергавшее всякую мысль о примирении с демократами, и замещено новым правительством. Обе партии подчинились спартанскому посредничеству.
Затем из Спарты прибыла комиссия из 15 членов, чтобы совместно с царем Павсанием положить конец междоусобице в Афинах. Она исполнила свою задачу с величайшим беспристрастием. Все прошлое должно было быть прощено и забыто, никто не мог быть привлекаем к ответственности за проступок, совершенный во время или до революции. Исключены были из амнистии только члены олигархических правительств: Тридцати, — Десяти, управлявших Пиреем во

89

время господства Тридцати, — и Десяти, сменивших в Афинах правительство Тридцати; кроме того, члены Коллегии одиннадцати, заведовавшей исполнением приговоров при правительстве Тридцати. Но и они все могли остаться в Афинах, если согласятся представить в суд отчет о своем управлении. Элевсин должен был образовать наряду с Афинами самостоятельное государство, как это уже и было фактически, и каждый афинянин в течение определенного срока имел право переселиться туда. После того как все партии клятвенно обязались соблюдать этот договор, Павсаний распустил пелопоннесскую союзную армию, лакедемонский гарнизон покинул Акрополь и демократы вступили в город 12 боэдромиона, в сентябре 403 г. Революция кончилась.
Оставалось еще упорядочить государственный строй. Лакедемонская комиссия не приняла никакого решения относительно этого вопроса, но, по-видимому, выразила желание, чтобы не была восстановлена неограниченная демократия. Того же желали, конечно, и приверженцы свергнутой олигархии, "граждане города", как их называли отныне; даже из соратников Фрасибула некоторые были такого же мнения. Один из них, Формисий, внес предложение, чтобы активное право гражданства было предоставлено только землевладельцам, чем был бы осуществлен в главных чертах политический идеал Ферамена. Но демос-победитель отнюдь не был склонен уступить то, что он купил ценою тяжелой борьбы; и так как Спарта не вмешалась в решение этого вопроса, то всеобщее право голоса было восстановлено. Мало того, Фрасибул сделал даже попытку предоставить право гражданства всем чужестранцам и союзникам, которые боролись за свободу; в пылу энтузиазма это предложение было принято, но затем, по настоянию Архина, кассировано судом, так как доблестные демократы тем временем успели сообразить, что материальные выгоды, предоставляемые правом гражданства, гораздо удобнее делить с возможно меньшим числом конкурентов. По той же причине был возобновлен отмененный во время чумы закон Перикла, в силу которого никто не мог пользоваться правами гражданства,

90

если оба его родителя не были афинскими гражданами; однако дать этому закону обратную силу не решились.
Ограничение абсолютной демократии было теперь возможно еще только во второстепенных пунктах. Кое-какие формы были изменены, но сущность осталась та же. Тем усерднее правительство старалось доказать, что и демократический строй совместим с внутренним порядком, и особенно сделать невозможным всякое нарушение амнистии. Предложенный Архином закон предоставлял всем тем, кто был скомпрометирован во время событий последнего года, новые и действительные гарантии против судебных преследований. Отношения к элевсинским олигархам оставались, разумеется, в высшей степени натянутыми. В конце концов дело дошло до войны; афинское ополчение двинулось против соседнего города, олигархические стратеги были изменнически захвачены в плен и тотчас казнены; после этого переселившиеся в Элевсин граждане согласились, при условии полной амнистии, снова вступить в Афинский государственный союз. Спарта не возражала, и таким образом Аттика снова была объединена (401—400 гг.).
Но Лисандр не намерен был покорно снести поражение, которое он потерпел в деле умиротворения Афин, — тем более что обе борющиеся партии в Спарте были приблизительно одинаково сильны и царь Агис также не одобрял образа действий Павсания. Перед советом старейшин возбужден был процесс по обвинению Павсания в государственной измене; однако обвинителям не удалось доказать его вину, и Павсаний был оправдан, хотя лишь незначительным большинством голосов. Результатом этой неудачи было падение основанной Лисандром правительственной системы. Военная колония в Сеете была уничтожена и город возвращен его прежним обитателям; декархии в союзных городах были упразднены и снова введены "старинные порядки". Сам Лисандр был отозван из Геллеспонта, куда он отправился во главе флота, чтобы положить конец царившим там беспорядкам. Однако привлечь к суду человека, который оказал своей родине такие громадные услуги, не решились; зато его друг и сподвижник Форакс, занимавший важный пост на-

91

чальника спартанского гарнизона на Самосе, был отрешен от должности и по обвинению в том, что он вопреки старому закону Ликурга держит у себя драгоценные металлы, приговорен к смерти.
При таких обстоятельствах Лисандр не мог долее оставаться в Спарте. Обет, данный им Амону, послужил для него предлогом к поездке в Ливию. Победитель при Эгоспотамах отправился в добровольное изгнание; настанет время, когда Спарте снова понадобятся услуги способнейшего из ее сыновей.
Но если падение Лисандра имело последствием полный переворот во внутренней политике Спарты, то внешняя политика продолжала вестись в его духе. Здесь задачи Спарты были так ясно предначертаны, что невозможно было уклониться с правильного пути. Важнее всего было для нее теперь — стать господином в собственном доме, в Пелопоннесе. И это, казалось, было нетрудно, потому что вне Пелопоннесского союза оставались здесь только два государства, правда, важнейшие — Аргос и Элида.
Спартанцы начали с более легкой задачи, с подчинения Элиды. В поводах к войне не было недостатка; Элида, как мы знаем, после Никиева мира вышла из Пелопоннесской симмахии, заключила союз с Аргосом и Афинами и в продолжение нескольких лет воевала против Спарты; даже по заключении мира со Спартой она отказалась принять участие в союзной войне пелопоннесских государств против Афин. Но более всего Спарта была оскорблена тем, что элейцы в 420 г. устранили лакедемонян от участия в Олимпийском празднестве и что позднее, во время Декелейской войны, они не позволили царю Агису принести жертву в Олимпии, на том основании, что просить у бога помощи в войне против эллинов — противно священным обычаям. Итак, Спарта потребовала теперь от элейцев освобождения подвластных им городов; и когда элейцы, полагаясь на свое несомненное право и на святость своей страны, отказались исполнить это требование, царь Агис II выступил в поход против них. Но едва он перешагнул границу Элиды, как произошло землетрясение, и ввиду такого явного проявле-

92

ния гнева божества царь предпочел очистить страну и распустить свое войско (весною 401 г.). Разумеется, элейцы теперь меньше чем когда-нибудь думали о подчинении, и Агис все-таки должен был решиться повторить нападение летом. Между тем Элида напрасно старалась возбудить в Греции восстание против Спарты; одни только этолийцы прислали небольшой отряд, вообще же Элида осталась совершенно изолированной. Зато произошло отпадение всех периэкских городов; Агис, не встречая сопротивления, прошел в Олимпию и дальше в собственную область Элиды, богатую равнину Пенея, куда уже много веков не ступала нога неприятеля. Здесь ему досталась несметная добыча; ему стоило только пожелать, и неукрепленный главный город страны был бы взят штурмом. Но он не хотел доводить дело до крайности, и когда восстание олигархов в городе потерпело неудачу, он приказал отступать. Для защиты отложившихся периэкских городов в Эпиталие, при устье Алфея, оставлена была часть войска, которой в то же время поручено было причинять неприятелю как можно больше ущерба опустошительными набегами. Эта мера действительно привела к желанному результату; ближайшей весною (400 г.) Элида запросила мира. Она принуждена была снова вступить в Пелопоннесский союз, выдать свои военные корабли и признать свободу периэкских городов. Таким образом, Элида лишилась доброй половины своих владений, областей Три-филии, Писатиды и Акрореи, и была низведена на степень мелкого государства, которое не могло уже думать о самостоятельной политике. Впрочем, она сохранила свое древнее право руководства Олимпийскими играми; сама Олимпия находилась теперь уже не в ее владениях, но мелкие общины Писатиды не сумели бы достойным образом справиться с этой почетной обязанностью. Кроме того, от элейцев не потребовали изменения существовавшего у них демократического строя.
Теперь Спарта могла сосредоточить свое внимание на северогреческих делах. Мессенцы, старые, непримиримые враги Спарты, поселенные афинянами в Навпакте и на о. Кефаллении, были изгнаны из своих городов; они нашли

93

убежище в Кирене и отчасти в Сицилии. Но прежде всего нужно было водворить порядок в Фессалии. Здесь спартанцы уже более четверти века назад создали себе твердую точку опоры основанием колонии Гераклеи на Эте и захватили в свои руки Фермопильское ущелье; затем зимою 413/412 г. царь Агис предпринял поход из Декелей в подвластную фес-салийцам Фтиотийскую Ахею и принудил ее города уплатить контрибуцию и дать заложников. Но затем война с Афинами помешала Спарте довести до конца покорение Фессалии.
Фессалия как раз в это время начала пробуждаться от своей долгой летаргии. Дворянство с увлечением принялось изучать новые софистические системы, сам Горгий оседло поселился в Ларисе и нашел здесь многочисленных учеников. Другие корифеи софистического движения, как например Фрасимах, также поддерживали тесные отношения с Фессалией, и когда Сократ был обвинен в Афинах, ему предложили убежище в Фессалии. Все это не могло не повлиять благотворным образом на политическое и социальное положение страны. Как и следовало ожидать, движение в пользу реформ началось в Ферах, которые через посредство своего портового города Пагас связывали Фессалийскую равнину с остальным греческим миром; вследствие этого здесь должно было образоваться сильное среднее сословие и идеи нового времени должны были распространиться легче, чем где-либо. В конце Пелопоннесской войны Прометей и Ликофрон свергли в Ферах владычество знати и затем обратились с воззванием к крепостным крестьянам соседних общин, приглашая их к освобождению и борьбе против их господ, которые так долго властвовали в стране и грабили ее. Для демократии Феры, однако, еще не созрели; кроме того, борьба с дворянством требовала сосредоточения власти, и вот Ликофрон объявил себя диктатором. Осенью 404 г. он в кровопролитном сражении победил армию Алевада Медия, который господствовал в Ларисе, и его союзников, фесса-лийских аристократов. После этого в самой Ларисе вспыхнуло междоусобие: Аристипп, член господствующей знатной фамилии Алевадов, восстал против Медия и нашел под-

94

держку в Фарсале, самом значительном после Ларисы городе внутри Фессалии. Медий оказался в очень затруднительном положении, и ему ничего другого не оставалось, как броситься в объятия своего могущественного северного соседа.
В Македонии в 413 г. умер царь ПердиккаП, оставив несовершеннолетнего сына; опекуном последнего сделался его старший сводный брат Архелай, сын Пердикки от незаконной связи. Законный наследник престола вскоре затем умер, — говорили, что его устранил с пути Архелай, — а последний сам в качестве царя вступил на македонский трон. Брат Пердикки Алкет и его сын Александр, которых узурпатор мог опасаться как претендентов, также были убиты; отложившаяся Пидна, важнейший портовый город государства, была покорена с помощью афинян (410 г.). Архелай и позднее поддерживал дружественные отношения с Афинами, не принимая, однако, никакого участия в войне с пе-лопоннесцами. Архелай обратил свою деятельность главным образом на развитие внутренних сил своего государства; в этом отношении он, по мнению Фукидида, сделал больше, чем все его предшественники вместе взятые. Он построил шоссейные дороги, основал целый ряд крепостей, преобразовал армию, создав регулярную тяжеловооруженную пехоту. Духовные интересы также составляли предмет его усердных забот. Уже Пердикка привлекал к своему двору поэтов и ученых, как, например, знаменитого сочинителя дифирамбов Меланиппида и великого врача Гиппократа Косского. Архелай пошел дальше по этому пути; в его царствование Македония сделалась одним из центров умственной жизни нации. В священной области Диона в Пиерии, у подошвы Олимпа, в любимом местопребывании муз и месте погребения Орфея, были организованы гимнастические в музыкальные состязания по образцу великих эллинских национальных празднеств. Реформатор музыки, Тимофей Милетский, эпический поэт Херил Самосский, трагик Агафон Афинский согласились переселиться в Пеллу на продолжительный срок. Даже престарелый царь поэтов Еврипид провел последние годы своей жизни при дворе Архелая; здесь он в честь своего цар-

95

ственного хозяина написал "Архелая"; "Вакханки" также написаны для театра Пеллы или Диона. Точно так же поощрялись и образовательные искусства; фрески, которыми Зев-ксис украсил царский дворец, составляли одну из наиболее прославленных достопримечательностей македонской столицы.
Так Македония начала вступать в круг греческих культурных государств; этого было достаточно, чтобы и в политическом отношении страна могла занять то положение, на которое она имела право ввиду своей обширности, своего сильного и воинственного народонаселения, своих громадных естественных богатств. Если царь Пердикка направлял еще все свои усилия на то, чтоб сохранить своему государству независимость и освободиться от гнета Афинской державы, сжимавшей его, как тисками, со стороны моря, то Ар-хелай под конец своего царствования мог уже думать о проявлении своего влияния вовне. Поводом к этому послужила смута в Фессалии; македонское войско двинулось в Фессалию, завладело некоторыми укрепленными пунктами страны, и даже Лариса должна была признать верховную власть царя. Этим македонской политике указан был путь, который спустя полвека должен был привести Македонию к главенству над Элладой.
Пока, конечно, время еще не назрело для этого. Противники Медия обратились за помощью к Спарте, и она не замедлила вмешаться в фессалийские дела, тем более что ей надо было расплатиться с Архелаем еще за его двусмысленное поведение во время Декелейской войны. Ликофрон из Фер тотчас примкнул к Спарте, точно так же и важный город Фарсал; в Гераклее у Фермопил, где вспыхнул мятеж, порядок был восстановлен, и большая часть разбойничьего населения Эты, грабившего территорию колонии, изгнана из страны (399 г.). Однако до войны с Македонией дело не дошло, потому что Архелай как раз в это время погиб на охоте: говорили, что он пал от руки своего любимца Кратэ-ва, которому он отказал в руке своей дочери. На македонский трон вступил теперь молодой сын Архелая, Орест, под регентством Аэропа. Новый регент имел достаточно хлопот

96

с упрочением собственного положения и потому отозвал свои войска из Фессалии. Спартанцы, со своей стороны, удовольствовались занятием Фарсала и не делали серьезной попытки отнять у Медия господство над Ларисой; внимание Спарты в ближайшие годы было поглощено более настоятельными заботами.
Царь Агис II умер, достигнув глубокой старости, вскоре по окончании Элейской войны (399 г.), после его смерти возник спор о престолонаследии, потому что единственного сына Агиса, Леотихида, общественное мнение считало незаконнорожденным, хотя царь перед смертью прямо признал его своим наследником. Претендентом на престол выступил сводный брат Агиса, Агесилай; вернувшийся в это время из Ливии Лисандр принял его сторону, и благодаря этой поддержке Агесилай был провозглашен царем.
Этим Лисандр отчасти вернул себе свое утраченное положение в государстве. По преданию, он замышлял коренное преобразование государственного строя; и в самом деле, для государственного деятеля столь проницательного, как Лисандр, не могло подлежать сомнению, что политическое устройство Спарты настойчиво нуждается в реформе. Дело в том, что гражданское население Спарты само по себе составляло лишь ничтожное меньшинство среди общего населения Лаконии; кроме того, из самих граждан приблизительно половина настолько обеднела, что не была в состоянии вносить свою долю на общественные обеды и поэтому была исключена из числа полноправных граждан. Это унижение было тем обиднее, что именно непривилегированным сословиям государство было обязано своим настоящим могуществом, потому что, с тех пор как Спарта сделалась морскою державою и приобрела заморские колонии, она принуждена была привлекать на военную службу все больше и больше илотов. Иностранные гарнизоны и экипажи флота состояли большею частью из таких вольноотпущенных крепостных, "неодамодов", как их называли; полноправных граждан едва хватало на пополнение корпуса офицеров. Какою опасностью грозило Спарте такое положение дел, в этом убедилась вся Эллада после битвы при Левктрах. Кон-

97

ституция также далеко не соответствовала тем требованиям, какие предъявляла к государству его гегемония в Греции. Наследственное, ограниченное эфоратом двоевластие представляло все невыгоды монархии, не возмещая их единством правления и постоянством политики. Неспособный царь был и в Спарте того времени еще достаточно силен, чтобы не допускать полезных мероприятий или искажать их в применении; а если на трон всходил способный человек, он оказывался связанным по рукам и ногам. Великую услугу оказал бы Спарте тот, кто изменил бы эти условия и уничтожил бы отжившие порядки. Но эта задача была не по силам даже такому человеку, как Лисандр; и если он действительно носился с такими планами, то он не сделал ни одного шага для их осуществления. Должно было пройти еще почти два века, неурядица должна была сделаться невыносимою, прежде чем удалось преобразовать спартанскую конституцию. Но тогда реформа не спасла уже ни Спарты, ни Эллады.
Но если Лисандр не решился произвести реформу, зато в низших слоях общества не было недостатка в людях, которые готовы были произвести переворот насильственным путем. Во главе их стал Кинадон, молодой спартиат из бедного класса, который, сознавая свои военные способности, с раздражением переносил свое подчиненное положение. Но заговор был открыт эфорам, и Кинадон со многими из его главных приверженцев были казнены (399 г.). Строго военная организация спартанского государства и в этот раз справилась с грозившею ей опасностью.
Между тем, еще во время Элейской войны, отношения Спарты к Персии приняли такой оборот, в сравнении с которым все другие интересы отошли на задний план. Договор, заключенный зимою 412/411 г. между пелопоннесцами, с одной стороны, Тиссаферном и Фарнабазом, с другой, заключал в себе, по вопросу о разграничении владений обеих сторон, лишь совершенно общие определения, которые допускали самые произвольные толкования и давали повод к бесконечным спорам (выше, с.44 и след.). Когда летом 407 г. сардская сатрапия перешла к Киру, заключен был, по-видимому, новый договор, которым категорически призна-

98

валось персидское господство над городами Ионии; впрочем, фактически города и теперь оставались во власти лакедемонских навархов.
Спустя два года, летом 405 г., Кир за самовластный образ действий был отозван к царскому двору; перед отъездом он санкционировал установившееся положение вещей и поручил Лисандру управление ионийскими городами. В следующем году умер царь Дарий II, оставив трон своему старшему сыну Артаксерксу П. Тщетно пыталась царица Пари-сатида доставить престол своему любимцу Киру, Артаксеркс даже намеревался казнить брата, как это было в обыкновении у персов при спорах о престолонаследии. Но мольбы матери спасли Кира от смерти; мало того, Артаксеркс даже согласился снова вернуть брату его малоазиатскую сатрапию. Ему скоро пришлось раскаяться в своей уступчивости.
Ибо чувство благодарности было так же чуждо Киру, как и чувство верности по отношению к главе своего дома. Тотчас по возвращении в свою сатрапию он начал готовиться к походу против брата; при этом он мог рассчитывать на поддержку Спарты, которой он оказал такие важные услуги в ее войне с Афинами. Действительно, спартанцы немедленно отозвали свои гарнизоны из городов ионийского побережья и передали эти пункты Киру, хотя царь распорядился причислить Ионию к сатрапии Тиссаферна; предлогом к этой мере послужило желание населения подчиняться лучше Киру, чем Тиссаферну. Только Милет был с помощью демократической партии взят Тиссаферном, который затем изгнал из города вожаков олигархической партии. Изгнанники бежали к Киру; он отправил войско и эскадру против Миле-та, приказав обложить город с суши и с моря (402 г.). Война с Тиссаферном давала Киру желанный предлог вербовать многочисленных наемников по всей Греции. При дворах малоазиатских сатрапов давно были убеждены в безусловном превосходстве греческих гоплитов над азиатской пехотой; поэтому Кир решил собрать возможно более многочисленное греческое наемное войско, чтобы при его помощи свергнуть своего брата Артаксеркса. Людей, готовых вступить к нему на службу, было теперь, когда в Греции царил мир, бо-

99

лее чем достаточно; а Кир был настолько богат, что мог платить щедро. Таким образом, собрано было наемное войско, равного которому по численности мир еще не видел. Весною 401 г. Кир имел возможность выступить в поход против Артаксеркса во главе 9—10 тыс. гоплитов и свыше 2 тыс. пелтастов.
Если до сих пор Спарта тайно оказывала Киру всяческое содействие и, главное, не препятствовала вербовке наемников, то теперь она открыто стала на сторону претендента. Наварху Самию было приказано отдаться со своей эскадрой из 35 триер в распоряжение Кира; отряд в 700 гоплитов под начальством Хейрисофа был послан в Киликию и здесь соединился с Киром, который между тем, не встречая сопротивления, прошел через теснины Тавра. В дальнейшем движении через Сирию и Месопотамию армия также не встретила сопротивления со стороны неприятеля; единственным осложнением оказался отказ наемников перейти через Евфрат, когда они там наконец узнали, что поход направлен против царя. Но и это препятствие, грозившее расстроить все предприятие, было благополучно устранено благодаря усердию офицеров и обещанному Киром увеличению жалованья; таким образом, спускаясь вниз по Евфрату, армия осенью пришла в Вавилонию. Только здесь, почти под воротами Вавилона, при деревне Кунакса, Артаксеркс выступил навстречу неприятелю. Левое крыло царской армии, под предводительством Тиссаферна, было почти без боя обращено в бегство атакой эллинов. На противоположном же крыле Кир, сражавшийся во главе своей конницы против гораздо более многочисленного войска своего брата, пал в рукопашном бою; его азиатские полчища расстроились, его лагерь сделался добычей царя. Затем последний ударил на победоносных эллинов; но персы и в этот раз не устояли, и с наступлением ночи эллины торжествовали победу (поздним летом 401 г.).
Но эта победа была бесплодна, потому что со смертью Кира все предприятие потеряло свой смысл. Персидские офицеры Кира и их отряды подчинились царю, и эллины оказались изолированными в неприятельской стране. Их по-

100

ложение сделалось почти безнадежным, когда вскоре после сражения Тиссаферну удалось изменнически захватить большинство начальников греческой армии. Однако эллины и теперь не потеряли присутствия духа; тотчас были избраны новые полководцы, в том числе афинянин Ксенофонт, дельный офицер, получивший также философское образование в школе Сократа. Главным образом благодаря его благоразумному образу действий армия после четырехмесячного перехода через Ассирию и суровые плоскогорья Армении достигла наконец при Трапезуйте берега Черного моря (приблизительно в феврале 400 г.); правда, численность ее понизилась с 13 тыс. до 8 тыс. 600 человек. Отсюда войска пошли вдоль берега к Котиоре, здесь были посажены на корабли и осенью прибыли наконец в Византию.
Здесь армия встретила очень холодный прием со стороны спартанских военачальников; Спарта все еще надеялась на возможность избегнуть разрыва с Персией, и тем менее была склонна протянуть руку войскам Кира, что сознавала, какую существенную поддержку она оказала предприятию, направленному к низложению Артаксеркса. Однако влияние событий и в этот раз оказалось сильнее, чем воля правителей. Тиссаферн первый сообщил царю точные сведения о приготовлениях Кира и их цели; затем он храбро сражался при Кунаксе и в награду за верность снова получил свою старую сатрапию Лидию. Сарды и остальные города центральной части страны подчинились ему без сопротивления; адмирал Кира Тамос бежал с флотом на свою родину, в Египет. Таким образом, греческие города побережья были предоставлены самим себе; но и теперь, как четыре года назад, они не имели охоты признать над собою власть Тиссаферна. Поэтому они обратились за помощью в Спарту, где их просьба не встретила отказа. Сначала спартанское правительство думало выступить посредником между враждующими сторонами; но когда Тиссаферн, несмотря на протест Спарты, перешел в наступление и начал осаждать Киму, Спарта долее не могла оставаться безучастной зрительницей. Еще летом 400 г. спартанский полководец Фиброн с 5 тыс. пелопоннесских гоплитов и тремястами афинских всадников отправился в Эфес, присоединил к

101

себе здесь еще 2000 человек из ионийских городов и завладел Магнесией на Меандре. Так как открытый город трудно было защищать, то Фиброн переселил жителей на предгорья соседней горы Форакса и здесь, на крепкой позиции, основал новую Магнесию. Но когда вслед затем явился Тиссаферн во главе многочисленной конницы, Фиброн не мог устоять против него в открытом поле и принужден был ограничиться обороной укреплений. Поэтому он весною принял на службу наемное войско Кира, заключавшее в себе еще около 6 тыс. человек, которое в течение зимы находилось на службе у фракийского царя Севта. Теперь Фиброн снова мог перейти в наступление; Пергам и соседние города Тевфрания, Галисарна, Гамбрейон, Мирина перешли на его сторону, но эолийская Лариса оказала энергичное сопротивление, так что в конце концов он принужден был прекратить осаду города.
Между тем окончился служебный год Фиброна и начальство над войском в Азии принял Деркилид. Он считался одним из способнейших спартанских офицеров и был знаком с азиатскими делами еще со времени Пелопоннесской войны. Новый главнокомандующий немедленно заключил перемирие с Тиссаферном и обратил свое оружие против Фарнабаза, который был совершенно ошеломлен неожиданным нападением. Восьми дней оказалось достаточно, чтобы освободить всю Троаду от персидского владычества и принудить Фарнабаза к заключению перемирия до весны. На зимние квартиры Деркилид расположился в вифинской области, чтобы не обременять союзников содержанием своей армии.
Таким образом, освобождение греческих городов Малой Азии было в главных чертах закончено, потому что важнейшие пункты на Пропонтиде и на Геллеспонте, — Калхедон, Кизик, Лампсак, Абидос — вообще никогда не подпадали под владычество Фарнабаза, и Книд также, по-видимому, отстоял свою независимость против покушений Тиссаферна. Теперь необходимо было упрочить эти успехи посредством договора с персидским царем; поэтому весною 398 г. было возобновлено перемирие с Фарнабазом и Тиссаферном и отправлено спартанское посольство к великому царю. Между тем Деркилид перешел на фракийский Херсонес и фортифи-

102

кационною линией, проведенной от моря до моря, обеспечил полуостров против вторжений хищных обитателей материковой Фракии. Осенью, по окончании этих работ, спартанский полководец двинулся к Атарнею, на противолежащем Митилене берегу, где все еще держались хиосские эмигранты, изгнанные некогда Кратесиппидом; город оказал упорное сопротивление и сдался лишь после восьмимесячной осады (весною 397 г.).
Однако персидский двор был далек от мысли об уступках. Правда, и здесь вследствие урока, полученного при Кунаксе, начали сознавать, что на суше персам не сломить эллинов. Тем больше шансов на успех представляла морская война, так как финикийские военные суда нисколько не уступали эллинским, и при больших финансовых средствах, какими располагал царь, ему нетрудно было построить флот, который по численности превосходил бы спартанский. Все зависело от того, удастся ли найти человека, который был бы способен командовать этим флотом, потому что персидские сановники совершенно не годились для такого дела.
Из этого затруднения вывел персов Эвагор, царь Сала-мина на Кипре. После того как афиняне, в силу так называемого Кимонова мира, отказались от Кипра, там произошла реакция семитического элемента против эллинизма; в Сала-мине, самом большом городе острова, свергнута была с престола древняя эллинская династия, которая вела свое происхождение от Тевкра и Эака, и верховная власть перешла к одному финикийскому роду. В таком положении дела оставались тридцать с лишком лет, пока финикийская династия в Саламине была свергнута Абдемоном, князем соседнего Ки-тиона. Этим моментом решил воспользоваться потомок древнего дома Тевкридов, Эвагор, чтобы освободить родной город от варваров. С пятьюдесятью спутниками он ночью проник в город; Абдемон был убит, и Эвагор вступил на престол своих предков (около 410 г.). Теперь Саламин был снова открыт для греческой торговли и греческой образованности, и из метрополии устремилось сюда множество греков — купцы, софисты и люди, принужденные покинуть родину вследствие политических переворотов. С Афинами,

103

экономическим и умственным центром греческого мира, Эвагор вступил в тесные отношения.
Персидский царь не мешал Эвагору, пока дело касалось Саламина; но когда Эвагор вздумал распространять свою власть и на другие города острова, персидский двор отнюдь не был склонен терпеть это. Как раз в это время началась война за освобождение Малой Азии, и в интересах Эвагора было, по-видимому, стать на сторону эллинов, чтобы таким образом создать себе нужный оплот против царя. Но, не говоря уже о том, что исход войны был крайне сомнителен, — перспектива обратиться из вассала персидского царя в вассала Спарты должна была казаться Эвагору малопривлекательной. Был другой, казалось, более выгодный путь; Эвагор решил оказать персидскому царю столь важные услуги, чтобы последний в награду предоставил ему власть сатрапа над всем Кипром. С этой целью он через лейб-медика Артаксеркса Ктесия завязал сношения с персидским двором, засвидетельствовал свои верноподданнические чувства уплатою богатой дани и затем предложил в начальники над флотом афинянина Конона, который со времени поражения при Эгоспотамах жил на Сала-мине и вступил с Эвагором в тесную дружбу; сам Эвагор обещал выставить в этот флот большую эскадру.
Никогда еще грек не занимал такого высокого поста на персидской службе; но неотложная необходимость заставила персидский двор принять предложения Эвагора. Немедленно, еще во время перемирия, на Кипре снаряжена была эскадра в 40 триер, с которой Конон весною 397 г. отплыл к Кавну в Карий; финикийским городам было приказано снарядить большой флот.
Таким образом, спартанские послы вернулись, ничего не добившись, и война должна была возобновиться. Пелопоннесский флот в 120 кораблей под начальством наварха Фарак-са вышел в море и приступил к осаде Кавна, а Деркилид с 7 тыс. человек в то же самое время вторгся в Карию с суши. На персидской стороне Тиссаферн и Фарнабаз соединили свои боевые силы. Освободив Кавн, оба сатрапа двинулись против Деркилида. В долине Меандра, между Траллеидой и Магнесией, неприятельские армии встретились (ранним ле-

104

том 397 г.); но у обеих сторон не хватило мужества начать сражение, и снова заключено было перемирие. Персам нужно было время, чтобы закончить снаряжение флота, а Деркилид был слишком слаб, чтобы сделать какой-нибудь решительный шаг. Еще раз начаты были переговоры, но при данных условиях они, конечно, ни к чему не могли привести.
В Спарте наконец поняли, что так дальше продолжаться не может, и по настоянию Лисандра решили вести войну с большею настойчивостью. Весной 396 г. царь Агесилай II во главе 8 тыс. гоплитов выступил в Эфес. Однако вскоре обнаружилось, что и этих военных сил совершенно недостаточно; особенно ощутителен был недостаток в коннице. Ввиду этого Агесилай не мог придумать ничего лучшего, как продолжить перемирие с Тиссаферном. Сатрап воспользовался отсрочкой, чтобы стянуть подкрепления из глубины страны, а затем объявил о прекращении заключенного договора; таким образом, Агесилай все-таки принужден был начать войну. Уже осенью двинулся он в сатрапию Фарнабаза, Фригию, где никто не ожидал его нападения; пройдя беспрепятственно до самой столицы, Даскилейона, он должен был, однако, отступить перед более многочисленной неприятельской конницей. В течение зимы спартанский царь составил, путем набора в малоазиатских городах, отряд всадников и весною (395 г.) снова открыл наступательные действия, на этот раз — против Лидии. На Сардской равнине, у берегов золотоносного Пактола, Агесилай встретил конные полчища Тиссаферна; последние справились с только что сформированной греческой конницей, но не устояли против атаки гоплитов; персидский лагерь с богатой добычей попал в руки победителя. Однако персидская конница и теперь еще значительно превосходила греческую; при таких условиях Агесилай не мог думать об осаде укрепленных Сард — тем более что персидская пехота не принимала участия в сражении и была еще совершенно цела. Таким образом, ему не оставалось ничего другого, как вернуться к морю.
Между тем при персидском дворе были крайне недовольны вялостью военных действий Тиссаферна. Конон, солдатам которого Тиссаферн не платил жалованья и который

105

вследствие этого принужден был сидеть сложа руки, отправился к царю, чтобы представить ему положение дел в истинном свете. Фарнабаз хлопотал о том же, а царица, мать Пари-сатида, употребляла все свое влияние, чтобы свергнуть того, кто был главным виновником неудачи, постигшей предприятие ее любимца Кира. Ввиду этого Артаксеркс решил поручить власть в Сардах своему первому министру — хилиарху, как называли его греки, — Тифраусту. Новый наместник прибыл в Малую Азию как раз после битвы при Пактоле, которая сильно поколебала авторитет Тиссаферна в глазах его собственного войска. Поэтому Тифраусту нетрудно было посредством измены захватить сатрапа; он тотчас приказал казнить его и послал его голову царю.
Затем Тифрауст начал переговоры. От имени царя он изъявил готовность признать независимость греческих прибрежных городов под тем условием, чтобы они платили Персии прежнюю дань и чтобы спартанцы удалились из Малой Азии. Агесилай не был склонен принять такое предложение; но, не желая брать на себя риск отказа, он представил дело на усмотрение своего правительства. Между тем опять было заключено перемирие; Тифрауст выдал 30 талантов на содержание пелопоннесской армии и предоставил Агесилаю свободу действий против Фарнабаза. С наступлением осени спартанский царь выступил во Фригию.
Фарнабаз не решился оказать сопротивление; его резиденция Даскилейон была взята, и Агесилай расположился здесь на зимние квартиры. Пафлагонский царь Отис перешел на сторону спартанцев и выставил вспомогательный отряд; однако попытка склонить и Фарнабаза к отложению от персидского царя оказалась неудачной, да и пафлагонцы скоро снова покинули своих греческих союзников. Весною (394 г.) Агесилай вернулся на берег Эгейского моря и стал готовиться к походу в глубь Малой Азии.
Но теперь было уже слишком поздно. Война с Персией продолжалась уже седьмой год, и единственным результатом ее все еще было пока освобождение приморских греческих городов. Виною тому была главным образом скудость средств, которые спартанское правительство отпускало своим

106

полководцам на ведение войны; отчасти, впрочем, малоус-пешность военных действий объяснялась и тем, что Агесилай, несмотря на все усилия, не был в состоянии сформировать конницу, равную персидской. Даже флот значительно уменьшили вследствие нужды в деньгах и потому, что персы также не держали флота на море. Поэтому Спарта была совершенно ошеломлена, когда персидский царь по настоянию Конона выдал ему наконец нужные суммы и увеличил флот, стоявший у Кавна, до восьмидесяти кораблей. Конон воспользовался благоприятной минутой, когда неприятель располагал лишь ничтожным флотом, и открыл наступательные действия, прежде всего против Родоса. Здесь несколько лет назад (около 408 г.) все три общины, находившиеся на острове, Ялис, Линд и Камейр, соединились в одно государство и основали новую столицу Родос, которая благодаря своему выгодному положению скоро приобрела значение важного торгового пункта. Большинство родосцев были сторонниками демократии; когда явился Конон, население восстало против олигархического правительства, изгнало пелопоннесский гарнизон и впустило в свою гавань персидский флот (летом 395 г.). А главное, в самой Греции против Спарты образовалась коалиция из государств средней полосы, заставившая Спарту употребить все свои силы на защиту собственного положения.
Так расплачивались спартанцы за свои политические ошибки. Спарта — вместо того, чтобы устранить лишь радикальные элементы демократии, — оказала поддержку олигархическому террору и благодаря этому лишилась значительной доли симпатий, которые нация до тех пор питала к ней. Что же касается внешней политики, то хотя спартанцы и поняли, что государство, которому принадлежит гегемония над эллинским миром, обязано освободить братьев, живущих по ту сторону моря, от персидского ига, но они ошиблись в оценке сил врага и предприняли освободительную войну с совершенно недостаточными средствами. Результатом этих ошибок было крушение Спартанской державы и полувековая смута в Элладе.

Подготовлено по изданию:

Белох Ю.
Греческая история: в 2 т. / Юлиус Белох; пер с нем. М.О.Гершензона; Гос. публ. ист. б-ка России.
- 3-е изд. /под ред. и со вступ. ст. Ю.И.Семенова. -М., 2009.

ISBN 978-5-85209-214-4 (т.l)
ISBN 978-5-85209-213-7

© Государственная публичная историческая библиотека России, 2009
© Семенов Ю.И., вступительная статья, редакция, 2009