29

ГЛАВА II

Падение демократии

В течение последних лет влияние Афин в Сицилии сильно пошатнулось. Едва был заключен мир в Геле (выше, т. I, с.434), как в Леонтинах начались волнения; вожди демоса требовали передела земельной собственности, вследствие чего состоятельные классы принуждены были обратиться за помощью к могущественному соседу, Сиракузам. При содействии последних демос был изгнан, а состоятельные люди переселились в Сиракузы, где получили права гражданства. Область Леонтин была включена в состав сиракузского государства.
Известие об уничтожении союзной общины не пробудило Афины от бездействия; они удовольствовались отправкой посольства, которое, разумеется, не имело успеха (422 г.). Это придало смелости противникам, и спустя несколько лет Селинунт произвел нашествие на соседнюю Се-гесту (416 г.), которая также находилась в союзе с Афинами. Не будучи в состоянии собственными силами отразить нападение, Сегеста обратилась за помощью к Афинам.
Не могло быть никакого сомнения в том, что формально Афины обязаны были оказать просимую поддержку. Ясно было также, что если они и на этот раз останутся безучастными зрителями, то потеряют все свое политическое влияние на Западе. И все-таки многие были готовы принести эту жертву, в том убеждении, что опасность, грозящая Афинам в самой Греции, требует сосредоточения всех сил. Раньше, чем думать о новом походе против Сицилии, говорили они, нужно вернуть Халкидику. Выразителем этих взглядов в Народном собрании выступил сам Никий. Но на этот раз его собственная партия не поддержала его; Афины были связаны с Западом слишком важными торговыми интересами, чтобы состоятельные классы могли допустить падение афинского влияния в Сицилии. С другой стороны, крайняя демократия еще при Клеоне стремилась к покорению Сицилии и теперь отнюдь не была склонна изменять своим традициям.

30

Наконец, Алкивиад выступил со всей силою своего влияния на защиту этого предприятия, руководство которым должно было достаться ему же и которое, как он надеялся, должно было наконец открыть ему широкое поле деятельности, где он мог бы развернуть свои таланты. Итак, подавляющим большинством было решено прийти на помощь Сегесте и восстановить независимость Леонтин. Теперь и Никий уступил; мало того, он допустил, чтобы его избрали одним из начальников экспедиции; вместе с ним были избраны Алкивиад и Ламах, отличный офицер еще из школы Перикла. Раз уже нельзя было предотвратить войну с Сицилией, следовало по крайней мере позаботиться, чтобы Алкивиаду не была предоставлена в этом деле неограниченная власть.
С военной точки зрения, экспедиция, по-видимому, не могла внушать никаких опасений. Во время последней войны Афины отправили в Сицилию значительный флот, нисколько не ослабив этим перевеса своих морских сил над пелопоннесскими; тем легче могли они сделать это теперь, когда в Греции господствовал мир. И даже в том случае, если бы экспедиция не удалась, или если бы в Греции внезапно возникли новые осложнения, которые потребовали бы возвращения флота, — могущество Афин на море, казалось, вполне обеспечивало безопасность отступления.
Необходимые приготовления были поспешно сделаны, и флот стоял уже готовый к отплытию в Пирее, когда одно загадочное происшествие повергло город в сильнейшее волнение. Однажды утром почти все гермы, которыми были украшены улицы и площади Афин, оказались с разбитыми головами. Суеверная толпа увидела в этом неслыханном святотатстве дурное предзнаменование для сицилийской экспедиции; в то же время возникло подозрение о существовании заговора, направленного к ниспровержению господствующего строя. Неосновательность этого подозрения была совершенно очевидна: не говоря уже о том, что всякая попытка сокрушить главный оплот демократии при данных условиях была неминуемо обречена на неудачу, — какой заговорщик был бы настолько безрассуден, чтобы самому привлечь всеобщее внимание на свои козни? Во всяком случае одно было

31

ясно — что это святотатство было не просто шалостью компании пьяных кутил; для такого злодейского предприятия требовалось соглашение между многими соучастниками. Ввиду этого даны были неограниченные полномочия для расследования дела, назначена следственная комиссия и обещана награда тому, кто укажет виновных. Посыпались доносы, которые, правда, ничего не выяснили относительно оскорбления герм, но зато разоблачили целый ряд других преступлений против веры. Между прочим, Алкивиад был обвинен в том, что он представил в своем доме пародию на Элевсинские таинства. Алкивиад, конечно, тотчас потребовал суда над собою, так как преданность к нему войска, во главе которого он стоял, казалось, вполне обеспечивала ему блестящее оправдание. Но именно ввиду этого его враги старались затянуть дело; притом, эскадра была уже готова к отплытию, и ее невозможно было задерживать до тех пор, пока процесс будет окончен. Поэтому народ постановил, чтобы Алкивиад отправился в Сицилию и лишь по возвращении оправдал себя во взведенном на него обвинении. В сущности это было равносильно прекращению следствия; в самом деле, если Алкивиада считали виновным, то нельзя было оставлять в его руках командования войском, а с другой стороны, кто решился бы привлечь его к ответственности, если бы он вернулся из похода победителем?
Итак, около середины лета 415 г. флот вышел в море. Он состоял из шестидесяти афинских военных кораблей, сорока афинских триер для перевозки войска и тридцати четырех триер, снаряженных союзными государствами. Около четырех тыс. гоплитов и тысячи трехсот легковооруженных составляли десант. Для решения той трудной задачи, которая предстояла афинянам, эти силы были, конечно, недостаточны, но отличные качества флота отчасти возмещали его малочисленность. Притом, афиняне рассчитывали найти в Сицилии союзников.
Флот благополучно прибыл в Керкиру и затем, переплыв Эгейское море, достиг берегов Италии. Но здесь он встретил холодный прием; даже Регий, старый союзник Афин, отказался на этот раз поддержать их. В Сицилии так-

32

же были крайне озабочены афинскою экспедицией; ясно было, что целью столь обширных приготовлений было не что иное, как подчинение острова владычеству Афин. Поэтому вначале на сторону афинян стал только халкидский Наксос; родственная ему Катана последовала его примеру лишь тогда, когда афиняне проникли в город, взломав ворота; Мес-сена оставалась нейтральною, равно как и Камарина, которая во время последней войны стояла на стороне Афин.
Между тем в Афинах продолжалось следствие об оскорблении святыни. Многие из знатнейших граждан были заключены в тюрьму, некоторые казнены; город был охвачен лихорадочным возбуждением. Всюду чуяли заговорщиков; никто не был уверен, что по извету какого-нибудь бессовестного доносчика он не будет в ближайшую минуту арестован и казнен. В это время один из обвиненных, Андокид из Кидафенея, молодой человек из очень знатного дома, решил принести повинную: он признался, что сам вместе с несколькими друзьями изуродовал гермы. Верно ли это показание, — вопрос до сих пор нерешенный; но при данном положении вещей оно являлось спасительным выходом, и Совет и народ поспешили воспользоваться представившимся средством, чтобы выйти из невыносимого положения. Те из оговоренных Андокидом, кого удалось захватить, были казнены; за головы бежавших назначено было вознаграждение; остальные обвиненные были немедленно выпущены из тюрьмы. Доносчик был освобожден от наказания, но все-таки счел нужным покинуть отечество, куда вернулся лишь много лет спустя.
Итак, оскорбление герм было, по-видимому, отомщено; оставалось оскорбление мистерий. Между тем и по этому делу явились новые разоблачения; и опять в кощунстве обвиняли Алкивиада. Правда, вполне вероятно, что в основе этих обвинений лежала некоторая доля правды и что Алкивиад во время какой-нибудь попойки устроил у себя пародию на маскарад, который ставился в Элевсине для поучения верующих. Как бы то ни было, его враги поспешили воспользоваться этим поводом, чтобы свергнуть его с того высокого положения, которое он занимал; особенно усердство-

33

вал Андрокл из Питфа, один из вождей радикальной партии, бывший в это время членом Совета и пользовавшийся в нем большим влиянием. Дело в том, что крайняя народная партия не могла простить Алкивиаду его измены общему делу, которая два года назад повела к остракизму Гипербола и тем открыла Никию путь к власти. Умеренные также не имели основания особенно симпатизировать человеку, который во всех своих действиях преследовал только свои личные выгоды и всегда был готов вовлечь государство в какую-нибудь новую войну. Таким образом, против Алкивиада соединились люди, принадлежавшие к обеим партиям; обвинение внес сын Кимона Фессал. Постановлением Народного собрания Алкивиад призывался домой, чтобы немедленно дать ответ на суде.
Алкивиад мог бы не подчиниться этому требованию, опираясь на свою популярность в войске; удобным предлогом для этого могло бы послужить предшествовавшее постановление народа об отсрочке процесса до окончания войны. К тому же аттическое правительство было так мало уверено в успехе, что категорически приказало своим послам избегать открытого насилия. Но в решительную минуту у Алкивиада все-таки не хватило духа переступить границы законности; может быть, он рассчитывал на то, что его появления в Афинах будет достаточно, чтобы устранить всякую опасность. Однако, едва лишь он пустился в обратный путь, как положение вещей представилось ему в ином свете; поэтому он в Фуриях скрылся со своего корабля и отправился в добровольное изгнание. Этим он сам произнес приговор над собою, и состоявшийся теперь заочно процесс окончился, естественно, его осуждением. Алкивиад и обвиненные вместе с ним дядя его Аксиох из Скамбонид, двоюродный брат Алкивиад из Фега и земляк Адеймант были приговорены к смерти, память их предана проклятию, имущество конфисковано.
Теперь Никий и Ламах были единственными начальниками афинского флота. Они употребили конец лета на поездку в Сегесту, причем убедились, что с этой стороны нельзя рассчитывать на сколько-нибудь значительную поддерж-

34

ку. Наконец, позднею осенью они высадились у Сиракуз. На равнине, прилегающей к большой гавани, возле храма олимпийского Зевса, они дали битву всему сиракузскому ополчению, которое, несмотря на численный перевес, потерпело полное поражение. Впрочем, эта победа осталась бесплодною, так как, ввиду позднего времени года, Никий решил отложить начало осады до следующей весны. Войско вернулось в Наксос и Катану и расположилось там на зимние квартиры.
Таким образом, афиняне без пользы потеряли половину лета. В течение наступившей зимы они тщетно старались привлечь на свою сторону Мессену. Больше успеха имели они у сикелов, которые в Сиракузах видели своего естественного врага и поэтому охотно помогали афинянам, поскольку их не сдерживали сиракузские гарнизоны. По той же причине на сторону афинян перешли и некоторые тирренские города. Камарина, которую обе стороны старались привлечь к себе, выразила желание сохранить нейтралитет, но затем тайно послала вспомогательный отряд сиракузцам. Акрагант тоже оставался нейтральным; точно так же и Карфаген отклонил попытки афинян к сближению. Однако Афины добились по крайней мере того, что, кроме Селинун-та и Гелы, ни один город Сицилии не вступил в открытый союз с Сиракузами.
Весною афиняне, наконец, открыли решительные военные действия против Сиракуз (414 г.). Хотя сиракузцы имели целую зиму, чтобы приготовиться к осаде, однако они и на этот раз были застигнуты врасплох. Афинянам удалось без сопротивления овладеть холмом Эпиполы, возвышающимся в западной части города и господствующим в стратегическом отношении над всею окрестностью; попытка сира-кузцев отнять у них эту позицию была отбита с уроном. Теперь афинянам нужно было еще построить вал длиною около 5 км, от гавани Трогил на севере до большой гавани на юге, чтобы отрезать городу сообщение с внутреннею частью острова. Напрасно осажденные старались помешать ходу этих работ вылазками и возведением окопов. Во всех столкновениях одерживали верх афиняне; правда, в одном из этих

35

сражений пал стратег Ламах, энергии которого они главным образом были обязаны своими успехами. Но мужество осажденных было сломлено; афиняне провели свою осадную линию от холма в западной части города до большой гавани, в которую теперь пришел и флот, стоявший до тех пор к северу от Сиракуз, у Фапса. Хотя северная половина осадных сооружений еще не была готова, но окончание их было, по-видимому, лишь вопросом короткого времени, и в Сиракузах уже начали думать о капитуляции.
Но в последнюю минуту осажденный город был спасен. Еще зимою сиракузцы отправили послов в Коринф и Спарту, и им была обещана помощь; для самих пелопоннесцев было чрезвычайно важно предотвратить подчинение Сицилии Афинам. Начальником вспомогательного отряда был назначен человек, с которым никто в Спарте не мог сравниться по знанию Запада, — Гилипп, сын того Клеандрида, который, будучи осужден на изгнание в 444 г., поселился в Фуриях и скоро приобрел там большое влияние на общественные дела. Гилипп понимал, что нужна прежде всего скорая помощь; и так как снаряжение предназначенной для Сицилии эскадры производилось с обычною в Пелопоннесе медлительностью, то он отплыл пока только с 4 триерами, благополучно прошел Мессинский пролив, который Никий упустил из виду запереть, и высадился на северном берегу острова, в Гимере. Гимерийцы согласились предоставить в его распоряжение отряд из тысячи пехотинцев и ста всадников; из Селинунта, Гелы и от окрестных сикелов также пришли подкрепления, так что вскоре под начальством Гилиппа собралось около трех тыс. человек, с которыми он двинулся поперек острова к Сиракузам. Он поспел сюда как раз вовремя, так что ему удалось пройти в город через интервал в осадной линии афинян. Если и материальная поддержка, оказанная городу Гилиппом, была довольно велика, то еще гораздо важнее было нравственное влияние его прихода. Сознание, что они не покинуты своими пелопоннесскими соплеменниками, что во главе их стоит спартанец и что они могут рассчитывать на дальнейшие подкрепления, подняло дух сиракузцев. Гилипп немедленно начал наступление; в то время как он сам при

36

помощи ловкого маневра задержал главные силы афинян в их укреплениях, одному отряду его войска удалось стремительною атакою отбить холм Эпиполы. Теперь оставалось соединить эту важную позицию с городом посредством укрепленной линии. Последняя пересекла бы под прямым углом направление афинских окопов и сделала бы невозможным их окончание; поэтому Никий должен был во что бы то ни стало помешать возведению сиракузских укреплений. Он вывел свое войско из-за окопов и принял вызов противника. В первом сражении победу одержали афиняне, но они все-таки не были в состоянии помешать ходу неприятельских работ, и когда через некоторое время произошла вторая битва, Гилипп сумел лучше воспользоваться своим численным перевесом, и афиняне были отброшены за линию своих укреплений. Теперь сиракузцы могли совершенно спокойно кончать свою стену; опасность полного обложения города неприятелем была устранена.
Никию приходилось ограничиваться оборонительными действиями на суше. Чтобы обеспечить себе на всякий случай по крайней мере сообщение с открытым морем, он тотчас по прибытии Гилиппа укрепил мыс Племмирий, который, выдаваясь в море с юга напротив города, господствует над входом в большую гавань. Между тем положение афинского войска становилось с каждым днем более серьезным. Неприятель беспрестанно получал новые подкрепления. Еще осенью пришло 12 коринфских кораблей; следующею весною (413 г.) Гилипп привел новые вспомогательные отряды из сицилийских городов; пелопоннесцы и беотийцы прислали 1600 гоплитов. Теперь сиракузцы и их союзники решились помериться с неприятелем и на море; афинский флот находился в плачевном состоянии, корабли, которым приходилось постоянно быть в действии, большею частью пришли в негодность, экипажи поредели вследствие болезней и побегов. Тем не менее первое столкновение на море окончилось неблагоприятно для сиракузцев; но во время морской битвы Гилипп с сухопутным войском завладел укреплениями на Племмирий. Это в высшей степени затруднило афинянам вход в большую гавань. Вскоре сиракузцы возобновили

37

также морскую битву, и на этот раз с большим успехом; афиняне потерпели поражение в своей родной стихии и были отброшены в свой лагерь. Теперь Никий был заперт со всех сторон и обречен на гибель, не явись тотчас подкрепление.
В то время как в Сицилии происходила описанная выше борьба между афинянами и пелопоннесцами, в Греции также вспыхнула открытая война между обеими державами. До сих пор противники хотя и вредили друг другу на стороне при каждом удобном случае, но воздерживались от прямого нашествия на неприятельскую территорию. Но когда летом 414 г. лакедемонская армия вступила в Арголиду и опустошила эту область на большом пространстве, афиняне не могли долее оставаться безучастными зрителями. Для того, чтобы отвлечь врага от союзного города, к берегу Лаконии пристала аттическая эскадра.
Если до сих пор спартанцы не решались вторжением в Аттику нарушить священный мир, то теперь они получили свободу действий. Весною 413 г. союзное пелопоннесское войско, под предводительством царя Агиса, опять перешло границу Аттики — в первый раз после 12-летнего промежутка. На этот раз спартанцы не ограничились, как бывало прежде, кратковременным вторжением. Они доказали, что уроки, данные им неприятелем, не пропали даром. Опустошив равнину вокруг Афин, Агис построил укрепленный лагерь на высотах Декелей, приблизительно в 20 км от столицы и на таком же расстоянии от беотийской границы; это была необыкновенно удобная позиция, так как она обеспечивала спартанцам стратегическое господство над всею северною частью Аттики. Здесь остался сам Агис с сильным гарнизоном, который держал Афины в постоянном страхе и заставлял граждан беспрерывно отправлять изнурительную сторожевую службу на стенах. Об обработке земли теперь, конечно, не могло быть и речи; скотоводство пришло в упадок вследствие недостатка в корме, и рабы начали тысячами убегать из города к неприятелю.
Но несмотря на то, что неприятель стоял у самых ворот города, в Афинах не хотели и слышать о прекращении сици-

38

лийской экспедиции. Еще зимою Никию послали в помощь по его просьбе десять кораблей; теперь снарядили вторую экспедицию, по размерам почти не уступавшую той, которая два года назад была отправлена на запад. Начальником ее был назначен Демосфен, победитель при Сфактерии, наиболее прославленный из афинских полководцев этого времени; вместе с ним был послан Эвримедонт, который уже в предыдущей войне командовал войсками в Сицилии. В Италии афиняне на этот раз встретили лучший прием; Метапонт выставил две триеры и 300 копейщиков; Фурии, где революция незадолго перед тем поставила у кормила правления афинскую партию, — 700 гоплитов и тоже 300 легковооруженных. Около середины лета флот прибыл к Сиракузам — как раз вовремя, чтобы спасти Никия от верной гибели.
Демосфен и Эвримедонт привели с собою 73 триеры с пятью тыс. гоплитов и большим количеством легковооруженных. Это сразу изменило положение дел, афиняне снова стали более сильной стороною, и Демосфен на этом основании требовал немедленного перехода к энергичному наступлению. Все зависело от обладания Эпиполами, и так как открытые нападения на сиракузские укрепления не увенчались успехом, то решено было штурмовать их ночью. Сначала все шло отлично; при свете луны афиняне взобрались на гору, напали с тыла на неприятельские сооружения и обратили в бегство гарнизон. Но во время дальнейшего передвижения по направлению к городу афинское войско пришло в расстройство; неприятель, оправившись от первого испуга, снова выстроился в боевом порядке, и афиняне в свою очередь были отбиты. Среди суматохи ночной битвы все войско тотчас рассыпалось в беспорядочном бегстве; наконец, афиняне с большим уроном спустились с крутых высот в свой лагерь (начало августа 413 г.).
Теперь Демосфен справедливо считал дальнейшее продолжение осады бесполезным. Никий сначала противился этому; он боялся ответственности за неудачу экспедиции и все еще питал нелепую надежду с помощью своих связей в Сиракузах овладеть городом. Наконец, потеряв напрасно несколько недель, он также дал свое согласие. Вечером

39

27 августа флот был готов отплыть с войском, как вдруг наступило лунное затмение. Войска сочли это за дурное предзнаменование, и Никий, который сам был не менее суеверен, чем его моряки, и которому, кроме того, отсрочка была очень на руку, воспротивился отплытию и заявил, что остается до новолуния. Это замедление решило участь войска, так как сиракузцы поставили себе теперь целью отрезать осаждающим отступление и уничтожить их перед стенами своего города. Они снова предложили неприятелю морское сражение, от которого тот не мог отказаться, если не хотел быть отрезанным от моря. Но при малых размерах гавани афиняне не могли воспользоваться своею ловкостью в маневрировании; притом их корабли в прочности постройки далеко уступали пелопоннесским и сиракузским триерам. Таким образом, несмотря на численное превосходство афинян, день окончился их полным поражением; стратег Эври-медонт пал, 18 кораблей из находившихся на берегу были взяты в плен. Теперь гавань была в руках сиракузцев, и они поспешили закрыть вход в нее. Правда, афиняне сделали еще последнюю отчаянную попытку прорвать блокаду. Они спустили на воду все сколько-нибудь годные к плаванию суда своего флота, числом 110, и повели их против неприятеля, который имел в своем распоряжении только 76 триер. Но и теперь все их усилия были напрасны; потеряв 50 кораблей, афиняне принуждены были возвратиться в свой лагерь.
Армия была совершенно деморализована; о новой морской битве нечего было думать. Оставаться дольше в лагере тоже было невозможно, так как припасы приходили к концу; не оставалось ничего другого, как вернуться сухим путем. Весь багаж, всех больных и раненых пришлось бросить, флот сделался добычею неприятеля. Ближайшим дружественным городом была Катана; но прямой путь к ней был прегражден неприятельскими укреплениями на Эпиполах, и попытка афинян проложить себе дорогу вдоль Анапа вверх по направлению к Акрам была отбита сиракузцами. Таким образом, оставалась только побережная дорога, которая вела от Сиракуз в юго-западном направлении через Гелор в Кама-

40

рину. Афиняне все еще располагали армиею тысяч в 20—25, состоявшей, впрочем, большею частью из негодных для сухопутной войны моряков. При разумном руководстве такое войско все-таки, вероятно, могло бы быть спасено; но его-то именно недоставало армии, как недоставало ей и необходимой дисциплины. Вожди не позаботились даже о том, чтобы войско не разбилось на части. Никий, командовавший авангардом, шел вперед, не обращая внимания на Демосфена, который вел арьергард и вследствие постоянных нападений преследовавших его сиракузцев принужден был подвигаться медленнее. Поэтому между обеими частями афинской армии оказалось большое расстояние, и неприятель мог со всей своей силою ударить на Демосфена, который после мужественного сопротивления должен был сдаться. 6000 человек сложили оружие.
Теперь очередь дошла до Никия. Неотступно преследуемый неприятельскими всадниками и легковооруженными отрядами, он дошел до Ассинара, одной из мелких речек, стекающих с Герейских гор в Ионическое море. Здесь его войско пришло в полное расстройство, и после страшного кровопролития Никий с остатком своей армии сдался победителю (середина сентября). Так как не произошло формальной капитуляции, то большинство пленников досталось в добычу солдатам победившего войска. "Вся Сицилия наполнилась ими", говорит историк, описавший эту войну. Впрочем, немалая часть афинской армии спаслась в Катану.
Таким образом, сиракузцы одержали полную победу — победу, какой до тех пор ни разу не одерживали эллины над эллинским войском. Но они запятнали свой успех варварскою местью безоружному неприятелю. Оба полководца, Никий и Демосфен, были, вопреки греческому военному праву, казнены; тщетно Гилипп старался спасти их. Из остальных пленников те, которые попали в руки правительства, были заключены в каменоломни, в те обширные, глубоко врезывающиеся в скалы, латомии, которые теперь покрыты роскошною растительностью и являются для посетителя Сиракуз одним из самых привлекательных уголков, а в то время, еще совершенно голые, представляли вид безотрадной

41

пустыни. Здесь пленники провели более двух месяцев, подвергаясь всем неистовствам погоды и обреченные на самое скудное питание; затем они были проданы в рабство, за исключением собственно афинян и их союзников из Италии и Сицилии. Последние оставались в заточении еще до следующей весны; о дальнейшей участи несчастных, переживших эту страшную зиму, Фукидид не счел нужным упомянуть.
Известие об этой катастрофе, как громом, поразило всю Элладу; ореол непобедимости, окружавший афинский флот со дня Саламинской битвы, исчез. Пелопоннес вооружался, готовясь помериться силою с афинянами уже и на море; Сиракузы обещали помощь, множество городов, входивших в состав Афинской державы, собирались отложиться от нее. Никто в Греции не верил, чтобы Афины после стольких потерь оказались в состоянии выдержать хотя бы еще одну кампанию.
Но в Афинах и теперь не падали духом. Государство еще держалось; афинский флот все еще превосходил все остальные флоты в Греции как по численности, так и по качеству. Казна также еще далеко не была вполне исчерпана, — еще совершенно цел был запасный фонд в тысячу талантов, отложенный в самом начале войны на случай крайней необходимости. Другим счастливым обстоятельством было то, что сицилийская катастрофа произошла в конце лета и, следовательно, в этом году уже нечего было опасаться неприятельского нашествия. В распоряжении афинян была целая зима, чтобы приготовиться к предстоявшей решительной борьбе.
Те крайние демагоги, которые были виновниками сицилийской экспедиции, — Пейсандр, Андрокл, Демострат и их товарищи — потеряли теперь, конечно, всякое влияние. Мало того, общество начало приходить к убеждению, что неограниченная демократия, какую установили Эфиальт и Пе-рикл, вообще не в состоянии вывести государство из предстоявшего ему кризиса; оно сознало необходимость укрепить правительственную власть в противовес изменчивому большинству Народного собрания. Результатом этого пере-

42

ворота в общественном мнении была реформа государственного устройства. Высшим правительственным учреждением была сделана Коллегия десяти пробулов, которые были избраны Народным собранием из среды пожилых испытанных людей и на которых возложена была большая часть обязанностей, лежавших со времен Клисфена на Совете. Высшее управление финансами также было отнято у Совета и передано новому учреждению, Коллегии пористов. Во внутреннем управлении решено было соблюдать крайнюю бережливость; однако главной язвы бюджета, жалованья гражданам за исполнение политических и судебных обязанностей, еще не решились коснуться.
Одновременно с этой реформою предпринято было преобразование податной системы. Подати союзников уже в 424 г. были увеличены до такой меры, что о дальнейшем повышении их нельзя было думать, особенно в данный момент, когда держава колебалась в своих основах. Поэтому решено было совершенно уничтожить их и заменить пятипроцентною пошлиной со всех товаров, ввозимых и вывозимых из гаваней союзного государства. От этой меры ожидали прежде всего увеличения государственных доходов; другое преимущество новой системы заключалось в том, что она устраняла насильственное взыскание недоимок, которое более всего другого возбуждало ненависть союзников против афинского владычества. Так как взимание пошлин всюду отдавалось на откуп подрядчикам, то реформу удалось провести без большого труда; единственное отличие нового порядка от старого состояло в том, что сбор отдавался теперь на откуп от лица государства. Это был, конечно, важный шаг со стороны Афин по пути к объединению государства; но при данном положении дел были бы уместны еще гораздо более решительные меры. Во всяком случае эта система оказалась удобною, потому что, когда во время Коринфской войны Афины принялись восстановлять распавшуюся державу, они вернулись не к системе податей, а к системе портовых пошлин.
Между тем Афинское государство начало распадаться. Важнейшие острова — Эвбея, Лесбос и Хиос — тайно от-

43

правили послов к Агису в Декелею или прямо в Спарту и заявили о своей готовности отпасть, как только у их берегов покажется пелопоннесский флот. В Спарте решено было прежде всего протянуть руку Хиосу, присоединение которого, ввиду значительности его флота и богатства финансовых средств, представлялось особенно важным. В Коринфе снаряжена была эскадра в двадцать одну триеру, предназначенная для отправки к Хиосу, но коринфяне наотрез отказались выйти в море до окончания предстоявших Истмийских празднеств. Благодаря этому в Афинах узнали о замыслах врагов, и когда пелопоннесцы, наконец, отплыли, они были встречены не менее сильным афинским флотом и принуждены искать убежища в Пирее, уединенной гавани на границе между Коринфом и Эпидавром. Здесь они подверглись блокаде со стороны афинян.
Тем временем из Лаконии отправилась прямо к Хиосу эскадра в пять кораблей под начальством спартанца Халки-дея. Его появления в гавани было достаточно, чтобы город перешел на сторону пелопоннесцев (около середины лета 412 г.); Эрифры, Клазомены, Теос тотчас последовали примеру могущественного соседа. Экипаж пелопоннесских кораблей остался на Хиосе в качестве гарнизона: сам Халкидей с 25 хиосскими кораблями отплыл дальше, к Милету, и склонил его также к отложению, между тем как другая хиосская эскадра, поддерживаемая сухопутным войском, заставила примкнуть к восстанию соседние с Теосом города Эры и Лебедос. Затем 13 хиосских кораблей отправились к Лесбосу, где оба главных города, Метимна и Митилена, тотчас же перешли на их сторону; то же самое сделали и Кима, и Фокея на противолежащем Лесбосу материке.
Наконец, к союзу против Афин примкнула теперь и Персия. Отношения между обеими державами никогда не были хороши, а в последние годы еще значительно ухудшились. Дело в том, что малоазиатские сатрапы воспользовались войною Афин с Пелопоннесом для расширения пределов своего господства в Ионии; еще в 430 г. Колофон был взят персами, а во время Сицилийской войны к ним перешел, по-видимому, Эфес. Персия вступила в переговоры и со

44

Спартою, однако безуспешно. С другой стороны, афинское правительство оказало поддержку восстанию сатрапа Писсуфна против персидского царя, а затем, после подавления мятежа, взяло под свою защиту сына Писсуфна, Аморга, который бежал в Ясос вблизи Милета. Теперь сицилийская катастрофа, казалось, давала Персии возможность осуществить ее старые притязания на греческие прибрежные города в Малой Азии. Немедленно, еще зимою 413/412 г., Фарнабаз, сатрап Фригии при Геллеспонте, и Тиссаферн, новый сард-ский сатрап, завязали переговоры со Спартою и, как только Милет перешел к пелопоннесцам, Тиссаферн именем царя заключил с ними союз. Пелопоннесцы признали право царя на все области, принадлежавшие раньше ему самому и его предкам; царь со своей стороны обязался платить жалованье действовавшему в азиатских водах пелопоннесскому флоту впредь до окончания войны с Афинами. Таким образом, пелопоннесцы сразу избавились от всяких финансовых забот — правда, ценою выдачи азиатских греков варварам. Но об этом пелопоннесцы мало беспокоились; напротив, они заключали договор с заднею мыслью отнять у персов их добычу, как только покончат с Афинами. Однако, и Спарте пришлось убедиться, что, вызвав духов, их не всегда бывает легко прогнать обратно. Пример, поданный Спартою, нашел среди ее врагов немало подражателей; таким образом, Милетский договор оказался первым звеном в той роковой цепи событий, которая в течение немногих десятилетий должна была сделать царя Персии верховным судьею во всех греческих делах.
Между тем афиняне усердно готовились к предстоявшей войне, понимая, что она будет борьбою на жизнь и смерть. Получив известие об отложении Хиоса, они решили тронуть ту тысячу талантов, которая раньше была отложена как последний запас на случай крайней нужды. Эскадра из восьми триер, тотчас отплывшая в Самос под командою Стромбихида, была, конечно, слишком слаба сравнительно с превосходными морскими силами Хиоса, чтобы удержать другие города от отложения. Но скоро стали приходить подкрепления за подкреплениями: сначала 12 кораблей под на-

45

чальством Фрасикла, затем 16 под командою Диомедонта и наконец 10 под командою Леонта; теперь Лесбос и Клазоме-ны были снова покорены, Милет обложен блокадою, на Хиос были высажены войска, граждане его разбиты в нескольких сражениях и богатый остров сильно опустошен. Между тем запертым в Пирее пелопоннесским кораблям удалось прорвать афинскую блокаду и найти убежище в Кенхреях, коринфской гавани у Саронического залива. Сюда прибыл к флоту лакедемонский адмирал Астиох и тотчас с четырьмя кораблями отплыл в Хиос.
К концу лета в Ионию отправился еще один афинский флот: 48 триер под командою Фриниха, Ономакла и Скиро-нида, с десантом в 3500 гоплитов, из которых 1500 были ар-госцы. Войско высадилось близ Милета; граждане и их пелопоннесские и персидские союзники были разбиты в открытом сражении перед городом, и афиняне уже готовились начать осаду, когда пришло известие о приближении сильного неприятельского флота. Он состоял из 55 триер, в числе которых были 22, присланные Сиракузами и Селинунтом на помощь их пелопоннесским союзникам. Афиняне не рискнули вступить в морское сражение с таким флотом в виду Милета, потому что в случае поражения их сухопутное войско неминуемо погибло бы; поэтому они посадили войско на корабли и возвратились в Самос. Аргосцы, понесшие в битве при Милете очень тяжелые потери, отправились домой; по-видимому, Аргос вскоре затем заключил мир со Спартой; по крайней мере мы не имеем никаких известий о его дальнейшем участии в войне. Пелопоннесцы соединились с теми 25 хиосскими кораблями, которых афинская блокада до сих пор держала в Милетской гавани. Неожиданным нападением они взяли Ясос, столицу Аморга, а его самого захватили в плен и выдали Тиссаферну, которому они отдали также и город. Пелопоннесские наемники Аморга перешли на службу к своим землякам и были отправлены в Хиос под начальством спартанца Педарита. Лакедемонский адмирал Астиох отправился в Милет и принял начальство над главным пелопоннесским флотом.
Между тем афиняне перевели в Самос стоявшую у Хио-

46

са эскадру, чтобы сравняться в силах с 80 пелопоннесскими кораблями, собравшимися у Милета. Осенью они получили новое подкрепление в 35 триер, и это дало им возможность возобновить нападение на Хиос. Главные силы, именно 74 корабля, остались у Самоса, а 30 кораблей с десантом отправились в Хиос, где они заняли сильную позицию около храма Аполлона Дельфиния, к северу от города. Теперь Хиос был заперт и с моря, и с суши; скоро в городе начал обнаруживаться голод, рабы массами перебегали к осаждающим, в среде граждан снова подняла голову аттическая партия, и только при помощи беспощадной строгости Педарит мог поддерживать порядок. Наконец, потеряв надежду получить помощь от соединенного пелопоннесского флота, он попытался спасти город вылазкой, но потерпел полное поражение и сам пал в битве.
Между тем Книд также отложился и перешел на сторону Тиссаферна и пелопоннесцев; попытка афинян взять открытый город штурмом не имела успеха. В середине зимы из Пелопоннеса отправилось в Азию новое подкрепление — эскадра в 27 кораблей, но из страха перед более сильным афинским флотом она не решилась идти прямо к Милету и в конце концов попала в Кавн на южном берегу Карий. Чтобы воспрепятствовать соединению этой эскадры с главными силами пелопоннесцев, афиняне послали из Самоса в родосские воды 20 триер под начальством Хармина; но у небольшого острова Симы они неожиданно подверглись нападению соединенного пелопоннесского флота под командой Астиоха и потерпели поражение, потеряв 6 кораблей. Затем лакедемонский адмирал призвал к себе стоявшую в Кавне эскадру и с 94 триерами направился к Родосу, который тотчас передался ему; экипаж флота остался на этом богатом острове до наступления весны.
Таким образом, афиняне теперь, в начале 411 г., владели в Ионии и Карий только островами, Лесбосом, Самосом и Косом, и прибрежными городами Галикарнасом и Нотием. Правда, на Геллеспонте, во Фракии и на Кикладских островах их господство еще не было поколеблено; но никто не мог сомневаться в том, что и здесь начнутся отпадения, как

47

только покажется пелопоннесский флот. Да и вообще было невероятно, чтобы Афины могли выдержать продолжительную борьбу с коалицией между пелопоннесцами, Сиракузами и Персией; уже одно истощение финансовых средств должно было привести к крушению государства. Действительно, казна почти иссякла, а доходы значительно уменьшились вследствие занятия неприятелем Декелей и отпадения Ионии; между тем морская война требовала все больших расходов.
Под влиянием этих обстоятельств в Афинах усилилось олигархическое движение; казалось, пришло время окончить то, что было начато после сицилийской катастрофы. Большая часть умственной и родовой аристократии Афин соединилась с целью произвести переворот. Во главе движения стал Антифон из Рамна, один из первых ораторов и первый адвокат своего времени, человек, который никогда не скрывал своего олигархического образа мыслей и именно по этой причине держался до сих пор по возможности в стороне от общественной жизни. Его сотрудниками был целый ряд философски и риторически образованных людей, как Архепто-лем из Агрилы, сын знаменитого архитектора и политика Гипподама Милетского, которому в награду за заслуги было даровано право афинского гражданства, софист Андрон, трагик Меланфий, и в особенности Ферамен из Стеирии, отец которого, Гагнон, когда-то был близким другом Перикла, а теперь, находясь в преклонном возрасте, занимал должность пробула и, таким образом, стоял у кормила власти. Далее, к этой же партии принадлежало множество других лиц из лучших фамилий города, как Мелесий из Алопеки, — сын того Фукидида, который поколение назад боролся с Перик-лом за первенство в государстве, — бывшие стратеги, как Аристарх, Аристократ, Лесподий, практические политики, как Пейсандр, старый демократ и приверженец Клеона, превратившийся теперь в олигарха. Кроме того, можно было рассчитывать на поддержку правительства, потому что про-булы в Афинах, как и большинство флотских офицеров на Самосе, сочувствовали плану государственного переворота.
Алкивиад также был готов оказать поддержку движе-

48

нию. Со дня изгнания им нераздельно владела одна мысль — о возвращении в отечество, и он хорошо понимал, что осуществление ее будет возможно лишь тогда, когда тяжелые поражения смирят гордость Афин. Поэтому он не задумался употребить все свое влияние в Спарте, чтобы побудить ее к войне с Афинами, и когда война наконец вспыхнула, — всеми силами содействовать ионийскому восстанию. Затем он в Милете тесно сблизился с Тиссаферном и этим навлек на себя подозрение лакедемонян, так как дружественные отношения, существовавшие между Спартою и сатрапами, как раз в это время стали заметно охладевать: Тиссаферн отлично понимал, что пелопоннесцам нужны только персидские деньги, но что они вовсе не намерены выдавать царю азиатских греков. При таких условиях Алкивиад не мог долее оставаться в Милете; он отправился ко двору сатрапа и приложил здесь все старания, чтобы усилить разрыв между союзниками. Действительно, Тиссаферн стал платить жалованье пелопоннесскому флоту неаккуратно и лишь в уменьшенном размере.
Теперь Алкивиад завязал переговоры с афинскими офицерами на Самосе. Он обещал устроить союз между Афинами и царем, но ставил условием своего посредничества свержение той демократии, которая четыре года назад заставила его уйти в изгнание. С этим предложением отправился из Самоса в Афины Пейсандр, находившийся при флоте в должности триерарха. Там требование Алкивиада сначала вызвало, конечно, бурю негодования, но в конце концов одержало верх сознание, что для Афин не может быть спасения, пока им приходится бороться с союзом пелопоннесцев и персидского царя. Поэтому народ решил отправить посольство к Тиссаферну для переговоров в смысле сделанного Алкивиадом предложения.
Однако оказалось, что Алкивиад обещал больше, чем был в состоянии исполнить; Тиссаферн вовсе не был склонен доводить дело до открытого разрыва с пелопоннесцами, которые владели всем побережьем его сатрапии и против флота которых он был совершенно бессилен. Он поставил афинским послам требования, на которые они не могли со-

49

гласиться, и затем немедленно заключил новый договор с пелопоннесцами, приняв все их условия. Этот договор признал "земли царя, лежащие в Азии", подвластными персам, но обошел молчанием вопрос, относятся ли к этим землям и прибрежные греческие города; Тиссаферн обязался взамен продолжать уплату жалованья находившемуся теперь в азиатских водах пелопоннесскому флоту, пока царь сам не пошлет флот в Эгейское море; мир с Афинами мог быть заключен только с согласия обеих договаривающихся сторон.
Таким образом, Афины менее, чем когда-либо, могли теперь рассчитывать на соглашение с Персией; но дело было уже настолько подготовлено, что олигархи могли надеяться осуществить свои планы и без этого соглашения. Действительно, в Афинах все шло как нельзя лучше. Еще во время переговоров были убиты Андрокл и другие вожаки радикальной демократии; чернь была совершенно терроризована, и, когда послы вернулись от Тиссаферна, почва была уже вполне подготовлена для политического переворота. Военная помощь, которую обеспечила себе олигархическая партия, отозвав часть гоплитов с Кикладских островов и из Эгины, оказалась излишнею. Благодаря содействию правительства все совершилось в законной форме; постановлением Народного собрания демократическое устройство было отменено и политические права признаны лишь за пятью тыс. наиболее достаточных граждан. Избираемый по жребию Совет пятисот, потерявший значительную часть своей компетенции еще два года назад, при учреждении Коллегии пробулов, теперь был совершенно устранен; членам уплатили жалованье до конца года и попросту попросили их разойтись по домам (14 фаргелиона, май 411 г.). Место распущенного совета занял новый совет из четырехсот членов, которые на первый раз были избраны вождями движения, а в будущем должны были избираться из числа пяти тыс. Этот совет, получивший неограниченные полномочия, избрал из своей среды стратегов и остальных должностных лиц, и на его усмотрение было предоставлено, созвать ли и когда созвать собрание пяти тыс. Кроме того, принято было за правило, что впредь никто не должен получать вознаграждения

50

за отправление государственных должностей; при стесненном финансовом положении государства это была очень благодетельная мера.
Между тем на Самосе также началось движение. Предшествовавшим летом здесь произошло восстание демоса против землевладельцев, из которых 200 были убиты, а 400 подверглись изгнанию; остальные землевладельцы, которых народ пощадил, были лишены всех политических прав. Вследствие этого Афины вернули самосцам автономию, которую отняли у них после восстания 440 г. Теперь состоятельный класс на Самосе решил воспользоваться благоприятной минутой, чтобы вернуть себе господствующее положение на острове; с этой целью он вошел в соглашение с офицерами афинского флота, принадлежавшими к олигархической партии. И здесь, как в Афинах, заговорщики начали с того, что посредством убийства избавились от самого решительного своего противника — демагога Гипербола, который, шесть лет назад изгнанный из Афин остракизмом, жил на Самосе в ожидании своего возвращения (выше, т.1, с.444). Но громадное большинство солдат афинского флота состояло из приверженцев демократии и потому отказало офицерам в повиновении. Благодаря этому олигархическое восстание было легко подавлено; стратеги и часть младших офицеров флота были отрешены от должности, и избраны новые стратеги; в числе последних были состоявшие до тех пор в должности триерархов Фрасибул и Фрасилл, которые стали во главе демократического движения. Вся армия и все граждане Самоса торжественной клятвою обязались оставаться верными демократии.
Спрашивалось, как быть дальше. Положение самосских демократов между пелопоннесским флотом, с одной стороны, и афинскими олигархами, с другой, было невыносимо. Спасения можно было ждать только от одного человека — от Алкивиада. Поэтому его призвали в Самос и избрали в стратеги, что при выдающихся способностях Алкивиада было равносильно назначению его главнокомандующим флотом. Хотя союз с Тиссаферном, на который рассчитывали афиняне, и теперь не осуществился, однако сатрап снова

51

стал менее усердно помогать пелопоннесцам и — что было важнее — отправил назад финикийский флот в 147 триер, который уже дошел до Аспенда в Памфилии и появление которого в Эгейском море, вероятно, неминуемо повлекло бы за собою гибель Афин.
Теперь афинское правительство решило войти в соглашение с флотом, и Алкивиад не отверг протянутой руки. Благодаря его влиянию экипаж отказался от намерения идти на Пирей, что повело бы к потере всех афинских владений в Ионии и на Геллеспонте. Он даже изъявил готовность признать олигархию 5000, но с тем условием, чтобы был восстановлен Совет пятисот избираемых по жребию и устранено правительство четырехсот.
Это предложение возымело свое действие в Афинах. Умеренные члены правительственной коллегии были готовы принять условия Алкивиада; Антифон же и его ультраолигархические друзья зашли так далеко, что для них уже не было возврата. Но они понимали, как шатко их положение, и обратились к последнему средству, которое еще могло спасти их, — к соглашению со Спартою во что бы то ни стало. Мирные переговоры были начаты еще тотчас после водворения олигархии, но они потерпели неудачу вследствие тяжести условий, которые сочла возможным поставить Спарта, пользуясь благоприятным политическим положением: теперь Антифон готов был на все согласиться и даже пожертвовать независимостью государства, лишь бы сохранить олигархию. Конечно, не было никакой надежды добиться согласия на эти условия со стороны граждан или по крайней мере большинства членов Совета; поэтому нужно было принять меры, чтобы в случае надобности осуществить этот план наперекор воле народа. С этою целью правительство приступило к укреплению косы Этионеи, которая господствует над входом в Пирей и обладание которой давало олигархам возможность во всякое время впустить в гавань пелопоннесский флот и, таким образом, без сопротивления предать Афины во власть неприятеля.
Но этим олигархия только ускорила свое собственное падение. Укрепление Этионеи возбудило всеобщее подозре-

52

ние, и один из наиболее влиятельных членов правительства, стратег Ферамен, стал во главе оппозиции. Фриних, один из крайних олигархов, был убит на рынке, и убийца не был разыскан. Когда вслед затем у Эгины появился пелопоннесский флот, среди гоплитов в Пирее вспыхнул открытый мятеж. Разрушив этионейское укрепление, гоплиты двинулись к городу. Однако ни одна из сторон не решилась довести дело до крайности; заключен был договор, в силу которого правительство обязывалось составить, наконец, список пяти тыс. граждан, облекавшихся отныне политическими правами. Собрание этих пяти тыс. должно было из своей среды избрать новый совет, дабы государство вернулось к законным порядкам.
Все эти события, конечно, сильно тормозили военные операции, и противники не замедлили извлечь из этого свои выгоды. Еще зимою, во время приготовлений к олигархическому перевороту, подвластный Афинам город Ороп, на северной границе Аттики, вследствие измены перешел в руки беотийцев. С наступлением весны (411 г.) спартанец Дерки-лид с небольшим отрядом двинулся сухим путем из Милета к Геллеспонту, где Абидос и Лампсак тотчас передались ему. Правда, последний город был скоро снова покорен афинянами, которые, получив известие об этих событиях, пришли с Хиоса с 24 кораблями. Но ради этого пришлось снять блокаду Хиоса; только Дельфиний был по-прежнему занят афинянами. Когда затем летом в Геллеспонте появилась пелопоннесская эскадра из десяти триер, от Афин отложилась и Византия, имевшая важное значение, и ее примеру тотчас последовали соседние города Калхедон, Селимбрия, Перинф и Кизик.
Таким образом, афиняне потеряли и большую часть гел-леспонтской провинции: в их руках оставались теперь здесь почти только фракийский Херсонес, населенный афинскими клерухами (выше, т.1, с.397), и Лампсак на азиатском берегу. Во фракийской провинции также подготовлялись отпадения. Важнейшим союзным городом в этой части государства был Фасос, который до повышения податей в 424 г. платил Афинам ежегодно 30 талантов, а теперь, вероятно, — более чем вдвое против этой суммы. Здесь афинские олигархи весною

53

свергли демократическое правление и поставили у кормила власти своих единомышленников; а новое правительство принялось за восстановление городских укреплений, разрушенных полстолетия назад Кимоном, и вступило в переговоры с пелопоннесцами.
Поздним летом, приблизительно в начале сентября, в эвбейских водах появился пелопоннесский флот, состоявший из сорока двух кораблей, под командою спартанца Агесандрида; это был тот самый флот, который только что угрожал Эгине и Пирею (см. выше, с.51). В Афинах поспешно вооружили все наличные корабли и отправили эту эскадру навстречу неприятелю, чтобы защитить остров; всего набралось, вместе со стоявшими уже у Эвбеи судами, 36 триер. У Эретрии произошло сражение, в котором Агесандрид без большого труда одержал победу над плохо вооруженной и снабженной неопытным экипажем неприятельской эскадрою; 22 триеры попали в его руки. Теперь против афинского господства восстала Эретрия, а вскоре затем и остальные города острова, за исключением, разумеется, афинской кле-рухии Орея. Важнейшее из внешних владений Афин было потеряно для них.
Известие об этих событиях произвело в Афинах панику более сильную, чем та, которая два года назад была вызвана вестью о сицилийской катастрофе. С минуты на минуту ждали появления неприятельского флота перед Пиреем, что при внутреннем раздоре, господствовавшем в городе, могло бы иметь роковые последствия. Во власти победителей было, по меньшей мере, отрезать Афины от сообщения с морем и этим заставить стоявший у Самоса флот прийти в Грецию на выручку города. Однако пелопоннесцы не отважились на такой энергичный шаг, и на этот раз беда миновала.
Теперь, под впечатлением поражения, олигархия в Афинах без сопротивления пала, и Ферамен взял в свои руки управление государством. Совет четырехсот был распущен, решение всех государственных дел возложено на собрание "пяти тысяч"; сюда должны были войти все те, кто в состоянии был на собственные средства служить в гоплитах, следовательно, граждане трех высших солоновских классов. Из

54

среды этих "пяти тысяч" был выбран новый совет, опять в составе четырехсот членов, затем стратеги и остальные должностные лица. Принцип, согласно которому никто не должен был получать вознаграждения за отправление государственных должностей, остался в силе. Для выработки новой конституции была назначена комиссия из ста членов. Чтобы открыть путь к примирению с флотом, отменен был указ об изгнании Алкивиада.
Из вожаков павшей олигархии большинство заблаговременно бежало в Декелею; теперь они были заочно приговорены к смерти, а имущество их конфисковано. Только Антифон и Архептолем были схвачены и казнены, несмотря на мастерскую речь, которую произнес Антифон перед судом в свою защиту. В общем же перемена правления совершилась без всякого кровопролития. Главная заслуга во всем этом деле принадлежала Ферамену; без его энергичного противодействия изменническим замыслам его товарищей Афины уже тогда сделались бы добычею спартанцев, да и новая конституция была в своих главных частях создана им. К нему и перешло теперь управление государством. Его прежние друзья, крайние олигархи, разумеется, никогда не могли простить ему, что он в решительный момент отрекся от них и интересами партии пожертвовал интересам Афин. Они называли его с этих пор "котурном": подобно тому как котурн приходится на обе ноги, так и Ферамен сумел служить обеим партиям, олигархам и демократам. Между тем это обвинение было вполне несправедливо, ибо то, что создал Ферамен после падения Четырехсот, было отнюдь не демократия, а господство среднего класса. Поэтому крайние демократы преследовали Ферамена не меньшею ненавистью, чем крайние олигархи. К сожалению, ему слишком скоро пришлось убедиться в том, что афинское среднее сословие не было достаточно сильно, чтобы удержать в своих руках доверенную ему власть; и когда позднее Ферамен, не обескураженный неудачей, еще раз попытался осуществить свой идеал, ему пришлось поплатиться за это жизнью. Лишь потомство оценило его по заслугам; Аристотель называет его одним из лучших трех граждан, которых произвели Афины со време-

55

ни Персидских войн, и таково же было мнение всей позднейшей древности.
Между тем союзный пелопоннесский флот провел все лето в бездействии. Весною, правда, Астиох отправился с Родоса в Милет, принял там под свою команду корабли с Хиоса, вследствие чего его эскадра возросла до ста двенадцати триер, но затем ограничился наблюдением за афинянами в Самосе и не согласился на сражение, которое последние предлагали ему. Виною тому были отчасти разлад с Тиссаферном, отчасти неспособность лакедемонского адмирала. В середине лета Астиоха сменил в начальствовании над флотом Миндар; последний наконец решился — приблизительно в конце августа — перенести театр военных действий на Геллеспонт, где он надеялся найти лучшую опору в лице сатрапа Фарнабаза. Пелопоннесцы благополучно прошли мимо афинского флота к Хиосу и оттуда в Абидос. Афиняне последовали за ними, и в проливе между Сестом и Абидосом произошло морское сражение, в котором афиняне, несмотря на численный перевес неприятеля — 88 триер против 76, — одержали победу, этот успех имел, впрочем, скорее нравственное, чем материальное значение, так как потери были почти равны на обеих сторонах. Во всяком случае афиняне вернули себе теперь важный пункт Кизик. После этого Миндар вызвал из эвбейских вод флот Агесандрида, около 50 триер, из которых, впрочем, большинство было разбито бурей около Афона. Другая пелопоннесская эскадра в 14 кораблей, шедшая из Родоса, благополучно прибыла в Геллеспонт, но у входа в него подверглась нападению более многочисленного афинского флота. Миндар тотчас явился на помощь из Абидоса со всем своим флотом, и здесь произошла вторая большая морская битва. Исход ее решил Алкивиад, который во время сражения прибыл в Геллеспонт из Самоса с 20 кораблями. Пелопоннесцы принуждены были отступить к берегу, где имели надежную опору в войске Фарнабаза; но 30 пелопоннесских кораблей, покинутых экипажем, сделались добычей афинян.
Зима на время положила конец военным действиям. Весною афиняне получили подкрепление в 20 кораблей,

56

приведенных Фераменом из Пирея, и Алкивиад задумал нанести решительный удар неприятелю. Между тем Миндар приплыл из Абидоса в Кизик и снова привлек этот город на сторону пелопоннесцев. В то время как он маневрировал здесь с флотом перед гаванью, Алкивиад неожиданно напал на него, отрезал его от Кизика и отбросил на открытый берег. Тщетно Фарнабаз, явившийся и в этот раз на помощь, старался прикрыть флот своим войском; афиняне высадились на берег и одержали полную победу, Миндар пал, все пелопоннесские суда были захвачены, только сиракузцы успели сжечь свои корабли: однако большей части экипажа удалось спастись (май 410 г.).
Таким образом, великий пелопоннесский флот был уничтожен, и морское владычество афинян восстановлено, — правда, лишь до тех пор, пока пелопоннесцы построят новый флот. Этим промежутком времени нужно было воспользоваться по мере сил. Кизик и Перинф были тотчас снова приведены в покорность; затем Алкивиад отправился в Боспор, где заложил крепость на мысе Хрисополь (Скута-ри), напротив Византии. Он оставил здесь эскадру в 30 триер под начальством Ферамена для наблюдения за Византией и Калхедоном и охраны морского пути к Понту. Пошлиною, которая взималась здесь с торговых кораблей, Афины покрывали значительную часть военных издержек.
Поражение при Кизике опять доставило руководящее влияние в Спарте партии мира. Над морской войною как будто тяготел злой рок, и даже те, кто смотрел на вещи наиболее оптимистически, должны были признать, что ниспровержение Афин, если оно вообще удастся, требует еще многих лет. Поэтому решено было предложить мир на условиях сохранения каждым государством принадлежащих ему в данный момент владений; при этом Декелея должна была служить возмещением за Пилос. На большие уступки Спарта не могла согласиться без ущерба для своей чести; она не могла выдать афинские союзные города, которые примкнули к ней в течение последних лет. Но и в этом случае Афины сохранили бы очень значительную часть своих владений, — больше, чем им когда-либо удалось вернуть себе после бит-

57

вы при Эгоспотамах: все клерухии, Самос, Лесбос, Кикладские острова, фракийский Херсонес и целый ряд других важных пунктов. При тогдашнем положении вещей эти условия были во всяком случае очень выгодны, так как всякий здравомыслящий человек должен был понимать, что Афины не в силах выдержать продолжительную борьбу с пелопон-несцами и персидским царем.
Но и в Афинах оказали свое действие геллеспонтские победы. Поражение при Сиракузах, а затем отложение Ионии повлекли за собою падение демократии; теперь, когда морское господство Афин, казалось, вновь было упрочено, демократическая партия снова начала поднимать голову. Конституция Ферамена была уничтожена без сопротивления, и восстановлено в главных чертах демократическое устройство, как оно существовало до 413 г. В проведении этих реформ, по-видимому, принял участие и Фрасилл, который прошедшим летом, вместе с Фрасибулом, руководил демократическим движением на Самосе и осенью, после битв в Геллеспонте, прибыл в Афины, чтобы хлопотать об отправке подкреплений для флота. Весною он был избран народом в стратеги, и это был дальнейший шаг к слиянию обеих половин, на которые распалось государство вследствие событий, совершившихся летом 411г. Но настоящим руководителем демократического движения был Клеофонт, человек, принадлежавший к промышленному классу, преемник Клеона и Гипербола. Он восстановил выдачу платы за исполнение судейских обязанностей и за отправление остальных государственных должностей; и надо признать, что, управляя финансами государства в течение ближайших лет, он сумел добывать необходимые для этого денежные средства, не ослабляя энергичности военных действий и не обременяя граждан чрезмерными прямыми налогами. Сам Фе-рамен должен был понять, что с такой оппозицией невозможно справиться; и, без сомнения, именно это обстоятельство заставило его покинуть Афины и отправиться во главе эскадры на место военных действий.
Итак, Клеофонт был теперь первым человеком в Афинах; он смотрел на положение военных дел с тем оптимиз-

58

мом, который всегда обнаруживали афинские радикалы. Под его влиянием были отвергнуты мирные предложения лакедемонян; не менее, впрочем, этому способствовало и то соображение, что совершенно безразлично, как выскажется по этому вопросу Афинское народное собрание и что настоящее решение зависит от воли флота, или, вернее, его начальника, Алкивиада. А Алкивиаду нужна была война как вернейшее средство возвыситься до того положения в государстве, которого жаждало его честолюбие; что ему было до того, в интересах ли Афин продолжать войну?
Таким образом, война продолжалась по-прежнему. Тотчас после прекращения переговоров царь Агис передвинулся со своей позиции при Декелее вниз, по направлению к Афинам. Однако он не решился принять сражение, которое Фра-силл предложил ему под стенами города; этот успех, конечно, возбудил в Афинах большое ликование. Следующей весною (409 г.) Фрасилл, во главе флота из 30 кораблей, с многочисленным десантом, отплыл для покорения Ионии. Войско высадилось в Нотионе, и соседний Колофон тотчас перешел на сторону афинян; затем Фрасилл обратил свое оружие против Эфеса. Но здесь его встретили сиракузцы и се-линунтцы, которые после битвы при Кизике построили себе новые корабли и получили с родины подкрепление в 5 триер. Сатрап Тиссаферн также поспешил со своим войском на защиту находившегося в опасности города. Фрасилл потерпел тяжелое поражение, которое стоило ему четырехсот человек и заставило его отказаться от экспедиции против Ионии. После этого он направился к Геллеспонту и соединился там с Алкивиадом.
Последний до сих пор должен был ограничиваться незначительной борьбою с Фарнабазом; прибытие Фрасилла дало ему возможность перейти к решительным действиям. Весною 408 г. началась осада Калхедона; вылазка пелопоннесского гарнизона была отбита, и Фарнабазу, сделавшему в это самое время попытку подать помощь осажденным, не удалось прорвать линии аттических войск. Ввиду этого поражения сатрап согласился заключить договор, которым он обязался приостановить враждебные действия против Афин,

59

проводить к царю афинское посольство и уплатить 20 талантов; афиняне со своей стороны признали независимость Калхедона, который, однако, должен был впредь платить свою прежнюю дань и внести недоимку, накопившуюся со времени его отложения. Затем Алкивиад перешел в Европу, завоевал Селимбрию и, после продолжительной осады, Византию. Теперь почти все прилегавшие к Геллеспонту области, за исключением Абидоса, опять были во власти афинян. В следующем году (407) Фрасибул вернул к покорности также Фасос и отложившиеся области на южном побережье Фракии, так что из областей, составлявших Афинскую державу в 413 г., в руках врага оставались еще только материковая часть Ионии, Хиос, Родос и Эвбея. Если Пилос перешел к лакедемонянам, а Нисея к мегарцам, то с этим можно было примириться ввиду упомянутых успехов.
Пока Алкивиад покорял прилегающие к Геллеспонту области, в Сицилии наступили события, заставившие сира-кузцев отозвать свои корабли из Эгейского моря. Самым могущественным человеком в Сиракузах после победы над афинянами был Гермократ. Еще Гелийский мир (424 г.), положивший конец первой попытке афинян упрочиться в Сицилии, был в значительной степени делом его рук; спустя 10 лет он, до прибытия Гилиппа один, а затем — вместе с ним, руководил обороной Сиракуз, и ему главным образом принадлежала заслуга в том, что сиракузцы решились вступить в борьбу с неприятелем также и на море. Когда осадное войско афинян было уничтожено, он усердно хлопотал об отправлении сиракузской эскадры на греческий восток и сам стал во главе ее.
Но именно это удаление из Сиракуз оказалось для него роковым. Победа над афинянами, которою Сиракузы были обязаны главным образом флоту, способствовала сильному подъему самосознания в низших классах; они стали требовать расширения своих политических прав. Поэтому демагог Диокл преобразовал сиракузскую конституцию в духе радикальной демократии и ввел, по афинскому образцу, выборы по жребию для замещения целого ряда государственных должностей. Новые правители видели в Гермократе своего

60

опаснейшего противника, а уничтожение сиракузского флота при Кизике дало им желанный повод, чтобы устранить врага. Постановлением Народного собрания Гермократ был отставлен от должности и изгнан из Сиракуз, а во флот посланы новые стратеги. Смещенный военачальник не решился оказать сопротивление, потому что, если он и был уверен в своих офицерах, зато солдаты были, в громадном большинстве, убежденные демократы. Он отправился к Фарнаба-зу, с которым во время борьбы на Геллеспонте вступил в тесную дружбу; вскоре затем он присоединился к спартанскому посольству, которое летом 408 г. отправилось к персидскому царю.
Тем временем борьба между Сиракузами и западными союзниками Афин шла своим чередом. В Фуриях вскоре после катастрофы при Ассинаре вспыхнула революция, следствием которой было изгнание приверженцев Афин и отправление городом эскадры на помощь пелопоннесцам. Напротив, Катана успешно сопротивлялась неприятелю, поддерживаемая остатками афинской армии, тем более что Сиракузы были истощены продолжительною осадою и значительную часть своего флота отправили в Эгейское море. Труднее приходилось элимийцам, населявшим Сегесту и Эрике, в их борьбе с могущественным соседним городом Селинунтом. Доведенные до крайности своими противниками, они в конце концов принуждены были броситься в объятия карфагенян.
Карфаген после гимерийской катастрофы воздерживался от всякого вмешательства в сицилийские дела. Даже во время Аттической войны он оставался нейтральным, несмотря на то, что афиняне предлагали ему заключить союз; а гибель афинского флота в Сиракузской гавани, конечно, не могла побудить Карфаген к тому, чтобы он изменил политику, которой держался до тех пор. Но теперь более не оставалось выбора. Если бы Селинунту удалось покорить элимийцев, — финикийским городам в северо-западной части острова грозила бы близкая опасность, и тогда Карфагену все-таки пришлось бы вступить в борьбу с сицилийскими эллинами, да еще при более неблагоприятных обстоятельствах.

61

Поэтому летом 409 г. карфагеняне отправили на помощь Сегесте отряд войска, который нанес селинунтцам серьезное поражение; ближайшей весною двинулась главная армия, состоявшая из карфагенских граждан, ливийских подданных и иберийских наемников, под предводительством "царя" Ганнибала, внука того самого Гамилькара, который некогда в борьбе с Гелоном при Гимере проиграл сражение и был убит. Карфагеняне высадились у мыса Лилибей, немедленно двинулись на Селинунт и приступили к осаде его. Стены города в течение продолжительного мира пришли в ветхость и скоро пали под ударами неприятельских орудий, атака беспрерывно продолжалась, пока, наконец, на девятый день иберийцы не прорвались через брешь. Затем в городе началась страшная резня; варвары не щадили ни возраста, ни пола, и, по преданию, жертвой их ярости сделались 16000 человек. В плен было взято только 5000, которых победители отвезли в Африку и обратили в рабство; еще меньше было число тех, которым удалось спастись в соседний Акрагант. Город был разграблен, а стены его разрушены.
Катастрофа совершилась с такою ужасающей быстротою, что сиракузцы не успели своевременно явиться на выручку города. В ожидании войны с Карфагеном они заключили мир с Катаной и Наксосом и отозвали свой флот из Эгейского моря; при известии о высадке неприятеля они тотчас отправили под начальством Диокла 3000 гоплитов, которые дошли уже до Акраганта, когда Селинунт пал. Случай помериться с карфагенянами не заставил себя ждать.
Дело в том, что Ганнибал двинулся теперь к северному побережью острова, против Гимеры. На защиту осажденного города поспешил Диокл со своим войском, увеличившимся к этому времени до 4 тыс. человек, и одновременно на рейде появился флот, который до сих пор сражался в Эгейском море с афинянами. Но ввиду численного перевеса варваров все усилия оказались напрасными. Вылазка осажденных была отбита с тяжелым уроном; спасти город не было возможности и пришлось ограничиться тем, чтобы перевести население в безопасное место. Да и это удалось лишь отчасти; в то время как очищение города еще продолжалось, карфагеняне

62

пробили бреши в стене, и все, кто еще не успел уйти из города, пали под мечами победителей или были взяты в плен. Пленников Ганнибал принес в жертву манам своего деда; город был сравнен с землей, и место его с тех пор осталось пустынным. После этого победоносный полководец перевез на кораблях свое войско в Ливию и с триумфом вступил в Карфаген.
Гибель двух столь крупных городов, катастрофа, небывалая в истории сицилийских греков, должна была произвести потрясающее впечатление. А вина в этих несчастьях падала главным образом на правительство Сиракуз. Несмотря на то, что войны с Карфагеном с уверенностью ждали уже целый год, сиракузцы слишком поздно пришли в Селинунт и прислали слишком малочисленное войско на помощь Гиме-ре. Это имело роковые последствия для господствовавшей теперь в Сиракузах партии, тем более что глава ее, Диокл, был военачальником при Гимере и, следовательно, нес не только политическую, но и военную ответственность за несчастный исход войны.
Этот момент Гермократ счел удобным для того, чтобы добиться возвращения в отечество. Поэтому при известии о событиях в Сицилии он отказался от своего намерения ехать к персидскому царю; его друг Фарнабаз снабдил его необходимыми средствами, чтобы снарядить несколько кораблей и нанять небольшой отряд наемников. С этим войском он высадился в Мессене — здесь он привлек к себе тысячу гиме-рийских беглецов и сделал попытку напасть на Сиракузы, окончившуюся, впрочем, неудачей. После этого он отправился в западную часть острова, где снова укрепил Селинунт, призвал обратно прежних его жителей и, таким образом, приобрел опору для осуществления своих дальнейших планов. Затем он двинулся к финикийским городам Мотии и Панорму, награбил в их окрестностях богатую добычу и прогнал выступивших против него граждан обратно за стены. После этих успехов начали действовать и его приверженцы в Сиракузах; Диокл был низвергнут и изгнан, однако добиться у народа возвращения Гермократа не удалось. Тогда он снова сделал попытку вернуться силою. На этот раз

63

ему отперли ворота, и он дошел до рынка. Но огромное большинство граждан не хотело и слышать о насильственном ниспровержении существующего порядка; со всех сторон собрались они с оружием в руках, и в происшедшей на улицах битве Гермократ погиб бесславной смертью (407 г.).
Между тем в Карфагене шли приготовления к новой экспедиции в Сицилию: легкие и блестящие успехи, достигнутые в предыдущую кампанию, казалось, давали право надеяться на покорение всего острова. Тщетно сиракузцы пытались помешать переезду неприятельской армии; хотя их флот вблизи Дрепанума одержал победу над одной карфагенской эскадрой в 40 кораблей, но он принужден был отступить, когда прибыл Ганнибал с 50 свежими триерами. Карфагенский полководец высадил свои войска на берег и тотчас двинулся к Акраганту, который теперь, после падения Селинунта и Гимеры, был самым крайним греческим городом на западе (весною 406 г.). Но укрепленные природою и искусством твердыни оказали мощное сопротивление атакам осаждающих; а вскоре явилась помощь на выручку города. Греки Сицилии и Италии, наконец, поняли, как велика опасность, которою грозит им усиление Карфагена; из всех городов устремились отряды в Сиракузы. Таким образом, составилась армия, какой западные эллины ни разу не выставляли со времени Гелона. Во главе 30 тыс. человек сиракузский главнокомандующий Дафней перешел реку Гимеру, разбил наголову карфагенский отряд, который хотел преградить ему дорогу, и вступил в освобожденный Акрагант. Однако ему не удалось выбить карфагенян из их сильно укрепленной позиции в западной части города. Война затянулась, и в густо населенном городе стали истощаться припасы. Транспорт, посланный из Сиракуз морем, попал в руки неприятеля. Тогда не сочли возможным долее отстаивать город и решили очистить его (в середине зимы 406/405 г.). Под прикрытием вспомогательного войска жители были отведены в Гелу, карфагеняне без боя овладели Акрагантом и расположились здесь до конца зимы.
В Сиракузах весть об этих событиях вызвала бурю негодования. Одно из двух: или Дафней и его товарищи по

64

должности были предатели, или они были лишены всяких военных способностей; и в том, и в другом случае необходимо было переменить главнокомандующих. Теперь снова выступила на сцену партия Гермократа; во главе ее стали двое из наиболее знатных граждан, Гиппарин и Филист, и молодой офицер Дионисий, который блестяще отличился в сражениях при Акраганте и благодаря этому пользовался большой популярностью. Последнюю усиливало еще то, что он по происхождению принадлежал к среднему сословию; потому что в Сиракузах, как и в Афинах, несмотря на демократическое устройство, должности высших военачальников фактически составляли монополию богатейших и знатнейших родов. Поэтому Дионисий имел полный успех, когда выступил в Народном собрании и обвинил стратегов в измене; по его предложению они были отрешены от должности и на их место избраны новые командиры, в том числе и сам Дионисий. Далее, он добился того, что ввиду страшной опасности, грозившей государству, изгнанники были возвращены; эта мера прежде всего пришлась на руку бежавшим единомышленникам Гермократа и доставила Дионисию большое количество преданных приверженцев. Затем он отправился в Гелу, где вмешался во внутреннюю распрю, став на сторону демоса против достаточных классов; по его настоянию много знатных граждан было приговорено к смерти, а имущество их конфисковано. Этот поступок, конечно, возвысил авторитет Дионисия в глазах сиракузской толпы; казалось, она нашла, наконец, человека, который в состоянии спасти государство. Дионисий не замедлил воспользоваться этим благоприятным для него настроением; он затеял против своих товарищей по командованию ту же самую игру, которая ему только что так хорошо удалась против его начальников, и обвинил также их в том, что они подкуплены карфагенянами. Подобному обвинению, высказанному таким влиятельным человеком, был теперь в Сиракузах обеспечен успех; и даже те, кто не присоединял своего голоса к крикам об измене, не могли не согласиться с тем, что для спасения государства необходимо поручить главное начальство одному человеку. Еще не забыли, как некогда, во вре-

65

мена предков, Гелон в качестве неограниченного военачальника спас Сицилию от карфагенян. Таким образом, стратеги были отрешены от должности и Дионисию вверено единоличное командование армией.
Во время карфагенской осады акрагантинцы набрали отряд наемников в 1500 человек, который затем, после падения Акраганта, вступил в сиракузскую службу и в описываемое время стоял гарнизоном в Геле. Теперь Дионисий призвал этот отряд в Сиракузы и привлек его на свою сторону обещанием двойного жалованья; кроме того, он составил себе из надежных людей отряд телохранителей в 1000 человек. Опираясь на эти силы, он сбросил, наконец, маску, овладел арсеналом и захватил в свои руки всю правительственную власть. Город оставался спокойным, потому что всякое сопротивление было бы бесплодно, и, кроме того, ввиду страха перед карфагенянами, все остальное казалось неважным, только бы Сиракузы были спасены — все равно, кем и каким образом. Дионисий добился того, что оба его влиятельнейших противника, Дафней и Дамарх, были осуждены Народным собранием на смерть и казнены; сам он женился на дочери Гермократа и выдал свою сестру замуж за шурина Гермократа, Поликсена.
Карфагеняне выжидали в Акраганте исхода сиракузских волнений, потому что всякое наступательное движение с их стороны было бы только выгодно сиракузской военной партии. Лишь когда Дионисий был избран главнокомандующим, они тронулись с места и приступили, около середины лета 405 г., к осаде Гелы. Как и в предшествовавшем году, в Сиракузы собралась союзная армия сицилийских и италийских греков, командование которою на этот раз принял, разумеется, Дионисий. Однако исход дела оказался таким же, как при Акраганте; правда, и оборонительная позиция греков была гораздо хуже, чем там. Нападение Дионисия на карфагенский лагерь окончилось полной неудачей; долее невозможно было отстаивать Гелу, и не оставалось ничего другого, как очистить и этот город, и соседнюю Камарину, а жителей перевести в Сиракузы. Теперь в руках неприятеля бы-

66

ло все южное побережье острова, и со дня на день можно было ждать осады самих Сиракуз.
Таким образом, и военная диктатура оказалась бессильной повернуть военное счастье. И это было вполне естественно; деморализация сиракузского войска достигла за время демократического правления таких размеров, что ее невозможно было искоренить сразу. Но эти события должны были тем сильнее поколебать положение Дионисия, чем больше надежд народ возлагал на его диктатуру. Во время отступления из Камарины в армии вспыхнул мятеж; сиракуз-ские всадники, принадлежавшие к знатнейшим фамилиям города, поскакали в Сиракузы, где без сопротивления овладели арсеналом; дом правителя был разграблен, а его молодая жена подверглась таким жестоким насилиям, что последствием их была ее смерть. Затем всадники разошлись по своим домам, считая дело конченным. Но Дионисий бросился вслед за ними во главе своих верных наемников; в полночь он явился перед городом, выломал ворота и занял рынок; всадники оборонялись беспорядочно и в одиночку, и часть их была убита, часть изгнана из города. Теперь власть тирана была более упрочена, чем когда-либо.
Карфагеняне также не решались напасть на Сиракузы. Еще во время осады Акраганта в их войске появилась чумная эпидемия, жертвою которой пал сам главнокомандующий Ганнибал; теперь чума возобновилась с удвоенной силой. При этих условиях Гимилькон, принявший после смерти Ганнибала начальство над войском, не мог и думать об осаде такой сильной крепости, как Сиракузы, — тем более что приближалась зима. Поэтому он начал переговоры, и Дионисий пошел навстречу его предложениям. Был заключен договор на условиях сохранения каждой стороной ее территориальных приобретений. Завоеванные греческие города должны были остаться во владении Карфагена, а изгнанные граждане — вернуться на свои места и платить дань в качестве подданных; элимийцы и сиканы также должны были признать над собою власть Карфагена. Дионисий был признан сиракузским тираном; сикелам обеспечена была независимость, точно так же и греческим городам в восточной

67

части острова, — Мессене, Наксосу, Катане; Леонтины. соединенные с 423 г. с Сиракузами, снова были восстановлены в правах самостоятельной общины. Камарина, Гела и Акрагант были, насколько розможно, вновь отстроены; в области разрушенной Гимеры карфагеняне еще два года назад основали военную колонию Фермы, в которую теперь были приняты все уцелевшие гимерийцы.
В то время как великая западная демократия превратилась, таким образом, в военную монархию, великая восточная демократия также быстро приближалась к падению. Одно время казалось, что и здесь восторжествует монархический строй. Если Афины справились с последствиями сицилийской катастрофы и с отложением своих союзников, если они вернули себе господство на Эгейском море, то этими успехами они в значительной степени были обязаны военным талантам Алкивиада. Он с 411 г. стоял во главе флота, избранный на этот пост не афинским народом, а экипажами самого флота, и поэтому свободный от всякой ответственности перед отечественными властями; фактически он в течение всего этого периода был диктатором большей части Афинского государства. Теперь, когда покорение Геллеспонта было закончено, — ему был открыт, казалось, и путь к господству над самими Афинами. Весною 407 г. он заставил народ избрать себя в стратеги и, получив известие о своем избрании, совершил при ликовании толпы свой въезд в родной город, который он покинул восемь лет назад во главе снаряженного в Сицилию флота (конец фаргелиона, май 407 г.). С его прибытием всякая оппозиция умолкла; с него торжественно было снято религиозное проклятие, тяготевшее над ним со времени процесса об оскорблении мистерии, и постановлением Народного собрания ему даны были неограниченные полномочия для ведения войны.
Казалось, цель была достигнута; оставалось сделать еще последний шаг, и друзья, как и враги, ожидали, что этот шаг будет сделан. Избрание в стратеги и возвращение в Афины имели смысл лишь в том случае, если Алкивиад решил ниспровергнуть существующий порядок, чтобы занять в Афинах такое же положение, какое он занимал до сих пор во

68

флоте. Иначе возвращение в Афины было серьезной политической ошибкой, так как этим шагом Алкивиад только лишал себя принадлежавших ему до тех пор полномочий, не получая взамен их никакого существенного вознаграждения. В самом деле, та же самая народная воля, которая сегодня возвысила его до величайших почестей, могла завтра свергнуть его, пока он опирался только на изменчивое большинство Народного собрания. И весьма вероятно, что он добился бы власти, если бы у него хватило смелости протянуть руку за ней. Действительно, в Афинах все были убеждены в том, что успешное окончание войны возможно только под управлением Алкивиада, а достаточные классы, и особенно все те, кто был замешан в олигархическом движении, приветствовали бы тиранию как избавительницу от господства черни, которое все более утверждалось в Афинах при управлении Клеофона.
Но как некогда в Сицилии, так и теперь в решительную минуту у Алкивиада не хватило духа выйти из границ законности и, очертя голову, идти напролом. Он упустил благоприятный случай, — на свое несчастье и на гибель Афин. Прожив без дела в Афинах целое лето, он, наконец, осенью вышел в море для покорения Ионии во главе ста триер, тысячи пятисот гоплитов и ста пятидесяти всадников, провожаемый нетерпеливыми ожиданиями своих сограждан. Более ему уже не суждено было увидеть родину.
Между тем на театре военных действий дела приняли очень неблагоприятный оборот для Афин. Со дня сражения при Кизике пелопоннесцы неутомимо работали над созданием нового флота; и хотя отозвание сицилийских континген-тов очень затруднило эти старания, однако в конце концов цель была достигнута. Летом 407 г. у Эфеса стоял флот в 90 кораблей, который, хотя ни по численности, ни по достоинствам не мог сравниться с афинским, но все же был достаточен для того, чтобы тревожить последний и до известной степени тормозить его действия.
А главное, спартанцы наконец нашли подходящего человека для командования флотом. Новый наварх Лисандр, сын Аристокрита, принявший начальство летом этого года,

69

происходил из небогатого дома, который, впрочем, подобно царям, вел свое происхождение от Геракла. Храбрый солдат и один из лучших полководцев того времени, он, однако, своими успехами был обязан главным образом своим дипломатическим способностям и умению .подчинять людей своим целям. В продолжение всей своей жизни он не имел других честолюбивых желаний, кроме желания быть полезным своему отечеству. Он стоял неизмеримо выше всяких низменных страстей; через его руки прошли миллионы, и он не присвоил себе из них ни одной драхмы. Человек, повелевавший почти с неограниченными полномочиями над половиной Эллады, умер в бедности.
В то же время отношения к Персии приняли более дружественный характер, чем когда-либо. Весною 407 г. в управлении Малой Азией произошла важная перемена; Тис-саферн был отрешен от должности сардского сатрапа и власть его ограничена Карией к югу от Меандра, а сатрапом Сард назначен был Кир, второй сын царя Дария, только что вышедший из отроческого возраста юноша с возвышенными стремлениями, мечтою которого было носить со временем корону Ахеменидов вместо своего старшего брата Артаксеркса. Отец поручил ему оказывать пелопоннесцам деятельную поддержку, и он скоро понял, что и ради собственных целей ему чрезвычайно важно приобрести надежный оплот в лице Спарты. Дипломатическая уступчивость Лисандра в значительной степени облегчила это сближение; и вот посыпались персидские субсидии для пелопоннесского флота в таком изобилии, как никогда раньше.
При таких обстоятельствах надежды, которые связывались в Афинах с отплытием многочисленного флота под командою Алкивиада, остались неосуществленными. Для крупных экспедиций зима вообще была неблагоприятной порой; скоро Алкивиаду пришлось бороться с финансовыми затруднениями, причем не обошлось без тяжелого притеснения союзников. Наконец, однажды, когда Алкивиад отправился в какую-то экспедицию, Лисандру удалось нанести поражение афинскому флоту, стоявшему у Нотия для охранения Эфеса, причем в его руки попало 15 триер; это была

70

первая неудача на море, которую Афины потерпели за последние пять лет (весною 406 г.).
Это было сравнительно ничтожное поражение, нисколько не изменившее положения военных дел; но в Афинах оно произвело тем более сильное впечатление, что там с уверенностью ждали великих побед под предводительством Алкивиада. Этим настроением не замедлили воспользоваться многочисленные враги последнего; и они действительно достигли того, что на происшедших непосредственно после поражения выборах стратегов Алкивиад не был вновь избран. Гордость не позволяла ему вернуться в Афины, а так как и во флоте его влияние было поколеблено, то он тотчас сложил с себя начальство; он слишком высоко поднялся, чтобы подобно обыкновенному полководцу явиться для представления отчета в правильности своих действий. Поэтому он отправился в добровольное изгнание в свои укрепленные замки на Геллеспонте, которые он приобрел в период своего могущества как убежище на случай крайней нужды. Начальство над флотом принял Конон из Анафлиста, один из товарищей Алкивиада по стратегии, утвержденный в должности при выборах на следующий год.
В пелопоннесском флоте также произошла смена военачальников; место Лисандра в начале нового служебного года занял Калликратид (середина лета 406 г.). В то же время флот был увеличен до ста сорока триер, и явилась наконец возможность перейти к энергичному наступлению. Пелопоннесцы взяли приступом афинскую крепость близ Дель-финия на Хиосе, затем овладели Метимной на Лесбосе. Конон был слишком слаб, чтобы воспрепятствовать этим успехам, потому что его моряки, которым он, вследствие нужды в деньгах, платил жалованье неаккуратно, дезертировали массами, и его флот уменьшился благодаря этому до семидесяти триер. Наконец Калликратид принудил его к сражению перед Митиленской гаванью; 30 аттических триер было взято, остальные заперты в Митилене. Большого флота, который так долго господствовал на Эгейском море, более не существовало; с минуты на минуту можно было ожидать

71

падения осажденного города, а от этого, по-видимому, зависел исход войны.
Так изменилось положение дел, с тех пор как Алкивиад, менее чем год назад, отплыл для покорения Ионии. Но в Афинах понимали, что необходимо употребить все средства, чтобы предотвратить грозящий удар. Все суда, какие нашлись в арсенале, были приведены в исправность, и созваны все годные к военной службе жители Аттики; метекам были обещаны права гражданства, рабам — свобода. Для покрытия расходов расплавили почти все золотые и серебряные жертвенные дары, какие еще оставались в храмах на Акрополе. Таким образом, снарядили ПО триер; Самос выставил 10 кораблей, из всех частей Эгейского моря созваны были рассеянные там эскадры. По истечении месяца оказалось возможным отправить 150 триер для освобождения Митиле-ны. Узнав об этом, Калликратид разделил свой флот, который между тем возрос до ста семидесяти триер; 50 кораблей он оставил у Митилены, а сам со ста двадцатью кораблями двинулся навстречу неприятелю. При Аргинусских островах, у южного входа в Лесбосский пролив, произошло морское сражение, величайшее из всех, бывших ранее в течение этой войны, и афиняне еще раз одержали победу. Калликратид пал, 70 его кораблей были потоплены или взяты в плен, остальные спаслись в Хиос и Фокею. Если бы афинские полководцы энергично воспользовались своей победой, они могли бы уничтожить и ту эскадру, которая блокировала Митилену. Но вместо того, чтобы действовать, они держали военный совет; между тем поднялся сильный северный ветер, который не только сделал невозможным переход в Митилену, но помешал афинянам даже спасти экипажи своих собственных разбитых бурею кораблей. Благодаря этому пелопоннесцам удалось посадить на корабли свои сухопутные войска, погрузить припасы и перевести свою эскадру в Хиос (осень 406 г.).
Но успехи, достигнутые афинянами, все-таки были очень значительны; Конон был спасен, перевес Афин на море восстановлен. Правда, победа была куплена дорогою ценой; погибло 25 триер почти со всем экипажем, и эти потери

72

были тем более чувствительны, что экипаж на этот раз состоял не из наемных моряков, как бывало прежде, а большею частью из афинских граждан. Скоро распространился слух, что моряки, удержавшиеся на обломках потерпевших крушение кораблей, могли бы быть спасены, если бы стратеги не бросили их на произвол судьбы. Вследствие этого военачальники были отрешены от должности и вызваны в Афины для объяснений. Они попытались свалить ответственность на триерархов, которым они поручили спасение потерпевших кораблекрушение, — между прочим, на Фраси-була и Ферамена; но этим они только ухудшили свое положение, потому что теперь Ферамен и его товарищи ради собственного спасения принуждены были выступить с обвинением против стратегов. Они без труда сумели доказать, что приказ о спасении потерпевших кораблекрушение был получен ими лишь тогда, когда разыгравшаяся буря сделала невозможной какую бы то ни было попытку к спасению, и, таким образом, в свою очередь свалили ответственность с себя на стратегов. Озлобление народа против последних росло с каждым часом; решено было не передавать их дела суду, а рассмотреть его в самом Народном собрании. После двух бурных заседаний произнесен был приговор, против обыкновения — не о каждом обвиняемом в отдельности, а обо всех вместе; они были приговорены к смерти и конфискации имущества. Из восьми стратегов, командовавших флотом при Аргинусских островах, двое, Протомах и Ари-стоген, сознавая грозящую им опасность, не решились даже явиться на суд народный; остальные шесть были казнены. Это были: Перикл, сын великого Перикла и Аспасии, Фрасилл, один из вождей демократического восстания на Самосе, затем Диомедонт, Лисий, Эрасинид и Аристократ, — все убежденные демократы и заслуженные офицеры, которые после блестящей победы, только что спасшей владычество Афин, могли, конечно, рассчитывать на более мягкий приговор, даже если они действительно не сделали всего возможного для спасения своих погибавших солдат. Так взглянул на дело Сократ, заседавший в рядах пританов во время рокового голосования; к тому же убеждению скоро пришло и об-

73

щественное мнение Афин. Осуждение полководцев возбужденной чернью психологически можно понять, а, следовательно, и простить; но оно остается позором для Афин или, вернее, для того государственного строя, при котором были возможны такие явления.
Политические мотивы, по-видимому, не играли никакой роли при осуждении полководцев. Но партия Алкивиада, конечно, не преминула воспользоваться гибелью стратегов, которые предыдущей весною лишили Алкивиада и его друзей их руководящего положения. В Афинах оживленно обсуждали вопрос о возвращении Алкивиада, и если эта агитация вследствие страха толпы перед тиранией оказалась безуспешной, то по крайней мере друг Алкивиада Адеймант попал в число новых стратегов, которые были избраны для замещения казненных полководцев. Избран был также Фе-рамен, но его избрание при поверке в гелиее признано недействительным. Руководящее влияние в Афинах по-прежнему принадлежало Клеофонту. Во главе флота стали Конон, Адеймант и Филокл; весною им в помощь избрали еще новых трех стратегов, Менандра и Тидея, которые уже раньше командовали в Сицилии, и Кефисодота, который теперь выступает на сцену впервые. Полководцы должны были ежедневно чередоваться во власти, благодаря чему, разумеется, исчезало всякое единство в командовании.
В Спарте аргинусская катастрофа должна была произвести еще более глубокое впечатление, чем некогда поражение при Кизике. Тогда пелопоннесцы потеряли только пустые корабли; теперь урон составлял 70 с лишком триер со всем экипажем — около 14 тыс. человек: еще ни одно сражение в течение этой войны не стоило даже приблизительно такого количества жертв. И особенно тяжело пострадала сама Спарта, потому что из выставленных ею десяти судов только одному удалось спастись. Между тем силы Афин казались неистощимыми, и конец войны — более далеким, чем когда-либо. Поэтому решено было снова предложить мир, — разумеется, опять под единственно возможным условием сохранения Status quo. Но теперь, после новой блестящей победы, Клеофонт был менее, чем когда-либо, склонен согласиться

74

на мир, который восстановлял владения Афин не в полном объеме; по его настоянию предложения спартанцев были отвергнуты.
Кир и ионийские союзники пелопоннесцев потребовали теперь, чтобы во главе флота снова был поставлен Лисандр, единственный человек, который до сих пор оказался способным руководить морской войною; и Спарта не могла отказать в исполнении этого требования. Правда, существовал закон, в силу которого никто не имел права быть навархом более чем один раз в жизни; но этот закон обошли, дав Ли-сандру только полномочия, но не титул наварха. Щедрые субсидии, которые Лисандр получал от Кира, дали ему возможность возместить потери, понесенные флотом при Арги-нусских островах; однако приготовления потребовали немало времени, и только поздним летом 405 г. пелопоннесский флот был снова в состоянии перейти к наступательным действиям. Он направился к Геллеспонту и здесь приступом взял Лампсак. Афиняне тотчас последовали за Лисандром и остановились напротив Лампсака, у берега фракийского Херсонеса, на открытом рейде Эгоспотам; полагаясь на свою большую опытность в морском деле, они не сочли нужным опереться на какой-нибудь укрепленный пункт. По силе оба противника были приблизительно равны; у афинян было 180, у пелопоннесцев около двухсот триер; тем не менее Лисандр не решился принять битву, которую предлагал ему неприятель, и остался со своими кораблями под стенами Лампсака. Лишь на пятый день он неожиданно перешел в наступление, как раз в то время, когда афиняне, обманутые его медлительностью, рассеялись по берегу. Пелопоннесский флот быстро прошел узкий пролив; афиняне не успели посадить войско на корабли или даже выстроиться в боевом порядке. Таким образом, афинский флот почти без сопротивления сделался добычей неприятеля; спаслось только 20 кораблей со стратегом Кононом. Большая часть экипажа остальных судов нашла убежище в Сеете и других городах Херсонеса; и все-таки победитель взял в плен несколько тысяч человек. Оказавшихся между ними афинян, числом 3000 человек, Лисандр казнил в Лампсаке в отместку за жес-

75

токости, совершенные афинянами над пелопоннесскими пленными. Пощажен был один Адеймант, — как думали, за то, что он выдал флот Лисандру.
Никогда еще не была одержана такая блестящая победа при столь ничтожных жертвах; не потеряв ни одного корабля, почти ни одного человека, Лисандр уничтожил великий афинский флот. Участь войны была решена; Афины теперь уже не имели средств, чтобы соорудить новый флот. Даже из тех немногих кораблей, которые спаслись от поражения, Афины нескольких лишились, потому что Конон, не решаясь показаться на глаза своим согражданам, бежал с 8 триерами к дружественному Афинам царю Саламина на Кипре, Эвагору. Теперь афинское владычество рушилось всюду; укрепленные пункты союза сдавались без сопротивления, тем более что Лисандр предоставлял гарнизонам свободное отступление. Так пали сначала Сеет, затем Византия и Митилена; десяти кораблей было достаточно, чтобы подчинить Спарте всю афинскую Фракию. Из всех союзных городов остался верен Афинам один только Самос.
Одна из спасшихся триер привезла в Пирей известие об уничтожении флота. Было уже темно, когда корабль вошел в гавань; но печальная весть в тот же вечер с быстротою молнии облетела весь город, и, по словам современника, в эту ночь никто не сомкнул глаз. Теперь вспомнили о всех насилиях, совершенных Афинами в период их могущества над другими греческими городами; вспомнили о гражданах Мелоса, Скионы, Тороны, которые были перерезаны, жены и дети которых были проданы в рабство, о жителях Эгины и Гистиеи, которых Афины лишили всего имущества и обрекли на изгнание. Что, если победители отплатят им теперь тем же? Однако решено было, что бы ни случилось, пасть по крайней мере с честью. Итак, город был приведен в оборонительное положение, всем тем, которые потеряли политические права за участие в олигархическом движении 411 г. или как несостоятельные государственные должники, были возвращены все их права, верным самосцам дарованы права афинского гражданства. Только на возвращение изгнанников даже теперь не могли решиться.

76

Вскоре Лисандр со 150 кораблями появился в Сарони-ческом заливе; он овладел Эгиной и затем стал на якорь в виду Пирея. В то же время царь Павсаний, четыре года назад (409/408 г.) унаследовавший после своего отца Плистоанакта трон Агиадов, повел соединенную пелопоннесскую армию в Аттику, где соединился с войском, которое под начальством Агиса охраняло Декелею. Оба царя подошли к Афинам и стали лагерем у Академии, непосредственно под городскими стенами. Однако они скоро убедились в том, что силою взять Афины невозможно; поэтому пелопоннесская армия с наступлением зимы вернулась на родину, и остался только флот, чтобы отрезать Афинам подвоз с моря. Через несколько месяцев, приблизительно в январе, стали истощаться запасы в густонаселенном городе, и осажденные решили, наконец, вступить в переговоры. Афины изъявили готовность отказаться от подвластных им областей, за исключением Самоса и клерухий, и заключить союз со Спартою. На такие условия победители, конечно, не могли согласиться; они требовали разрушения Длинных стен на протяжении десяти стадий (около 2 км) и уступки всех внешних владений, исключая Лемноса, Имброса и Скироса, где со времени Персидских войн обитали афинские выходцы и уже не было прежних жителей, которых можно было бы водворить обратно. При данном положении вещей это были очень умеренные требования. Но Клеофонт все еще не хотел примириться с обстоятельствами; по его предложению народ решил не слушать никого, кто дерзнет выступить в защиту такого мира.
Это было, конечно, явное безумие, потому что Афинам не от кого было ждать помощи и только чудо могло спасти город; дальнейшее сопротивление могло повести только к увеличению требований, предъявляемых победителями. Мало того, можно было опасаться, что, раз переговоры будут прерваны, Спарта откажется возобновить их и потребует безусловного подчинения. Чтобы предотвратить эту опасность, Ферамен вызвался отправиться к Лисандру в качестве посла с целью добиться более выгодных условий; он, разумеется, очень хорошо знал, что ничего не добьется, но важно

77

было затянуть переговоры, пока народ образумится. Поэтому Ферамен провел в главной квартире Лисандра три месяца, а в это время голод в Афинах все более усиливался и уносил много жертв. Между тем друзья Ферамена не сидели сложа руки; партия мира получила перевес в Совете; Клеофонт был привлечен к суду по обвинению в том, что не исполнил своих обязанностей в качестве офицера, и благодаря господствовавшему теперь в Афинах настроению олигархам удалось добиться его осуждения и казни.
Таким образом, главный противник мира был устранен. Ферамен вернулся в Афины и тотчас был отправлен во главе посольства в Спарту с неограниченными полномочиями для заключения мира. Разумеется, теперь уже не могло быть речи о таких условиях, какие были предложены четыре месяца назад. Коринфяне, фиванцы и другие спартанские союзники потребовали даже, чтобы Афины были разрушены, а граждане проданы в рабство. Но такое варварство было совсем не в духе Спарты, которая со времени покорения Мессении не уничтожила ни одной эллинской общины. Итак, Афинам был дарован мир; они сохранили свою независимость и удержали за собою всю территорию Аттики со включением Саламина. За то они должны были отказаться от всех своих внешних владений, разрушить укрепления Пирея и Длинные стены, соединявшие гавань с городом, выдать свои военные корабли, за исключением 12-ти, вернуть изгнанных и обязаться помогать Спарте войском в случае войны.
На следующий день по возвращении Ферамена Народное собрание утвердило эти условия, и Лисандр вступил с пелопоннесским флотом в Пирей. 16 мунихиона (в апреле) 404 г. Лисандр тотчас принялся разрушать Длинные стены при ликовании своих союзников; они думали, что теперь свобода эллинов наконец обеспечена. Им очень скоро пришлось убедиться, что они только переменили господина.
Оставалось еще подчинить Самос. После короткого пребывания в Афинах Лисандр отправился туда с флотом и приступил к осаде. Население защищалось с мужеством отчаяния, понимая, что после кровавой революции 412 г. оно не может рассчитывать на пощаду. Разумеется, и здесь вся-

78

кое сопротивление оказалось бесполезным; спустя несколько месяцев город принужден был сдаться. Жителям предоставлено было право свободного отступления; изгнанные восемь лет назад землевладельцы вернулись на родину и снова вступили во владение своими поместьями.
Между тем в Афинах кипела партийная борьба. Вернувшиеся изгнанники требовали свержения демократии и встретили поддержку со стороны влиятельных членов Совета. Ферамен также надеялся теперь еще раз осуществить свой старый идеал умеренной олигархии. Демократы, во главе со стратегами Стромбихидом из Эвонимии и Эвкратом из Кидантид, братом Никия, решили отразить опасность; по-видимому, они задались целью избавиться от вождей олигархической партии путем убийства. Но об этом плане было заблаговременно сообщено Совету, который тотчас приказал арестовать главных заговорщиков. Однако олигархи все-таки не считали возможным достигнуть цели без военной помощи. Поэтому они отправили послов к Лисандру в Самос, и он во второй раз прибыл со своим флотом в Пирей. Теперь созвано было Народное собрание, в котором Ферамен предложил отменить демократическое устройство и вернуться к той конституции, которая существовала "во времена отцов". Это предложение, конечно, встретило сильную оппозицию; но тут выступил Лисандр и объяснил, что Афины нарушили мир, так как Длинные стены еще стоят, хотя срок, назначенный для их разрушения, уже истек, и что он готов простить нарушение договора только в том случае, если предложения Фера-мена будут приняты. Эта угроза заставила оппозицию умолкнуть, и назначено было временное правительство из тридцати человек, которому поручено было выработать новую конституцию (в середине лета 404 г.). Выбор пал, конечно, на кандидатов, намеченных Фераменом и олигархическим исполнительным комитетом. Укрепления Пирея и Длинные стены были срыты и военные корабли выданы Лисандру, последний отпустил на родину эскадры союзников, а сам с отнятыми у Афин кораблями и трофеями отправился в Гифейон, морскую гавань Спарты. Многолетняя война была окончена.

79

Водворение олигархии в Афинах было последним звеном в ряду политических переворотов, которые повлекли за собою падение демократии почти на всем протяжении прежнего Аттического государства. Повсюду переход общин на пелопоннесскую сторону совершался под влиянием достаточных классов, с этой минуты власть, естественно, все более и более переходила в их руки. Так случилось в Хиосе во время осады его афинянами. Афинские олигархи во время революции 411г. тоже с успехом старались доставить власть в союзных городах по возможности своим политическим друзьям; в некоторых городах эти правительства с помощью пелопоннесцев удержались и после падения Четырехсот в Афинах. Но где нельзя было устранить демократию законным путем, там олигархи не останавливались и перед насильственным ниспровержением существующего порядка, уверенные в том, что найдут надежную опору в пелопоннесских гарнизонах. Таким образом, в 408 г. хиосские изгнанники с помощью лакедемонского адмирала Кратесиппида вернулись в Хиос и в свою очередь изгнали демократов. Но лишь Лисандр последовательно провел реформу конституций в олигархическом духе. Еще в 407/406 г., будучи в первый раз на-вархом, он тесно сблизился с олигархическими клубами в малоазиатских городах; а как только он весною 405 г. вторично стал во главе пелопоннесского флота, он приступил к делу. В Милете он вызвал восстание олигархов, во время которого многие видные демократы были умерщвлены или изгнаны. После победы при Эгоспотамах повсеместно в завоеванных городах были назначены правительственные коллегии из 10 человек — т.н. декархии, — и та же реформа проведена по возможности в старых союзных государствах. Члены этих коллегий избирались из числа надежнейших приверженцев олигархической партии, причем не обращали внимания ни на знатность происхождения, ни на богатство; само собою разумеется, что они повсюду принадлежали к достаточному и образованному классу.
Таким образом, почти на всем протяжении эллинского мира господство неимущей массы было устранено. Демократия держалась еще только в немногих пунктах, — в Аргосе,

80

Мантинее и Элиде, в Кирене, на Керкире и в Нижней Италии. В Сиракузах господствовала военная диктатура, на греческом востоке власть почти везде находилась в руках состоятельных людей, "благородных и хороших", как они сами называли себя. Теперь им предстояло доказать свои права на это название.

Подготовлено по изданию:

Белох Ю.
Греческая история: в 2 т. / Юлиус Белох; пер с нем. М.О.Гершензона; Гос. публ. ист. б-ка России.
- 3-е изд. /под ред. и со вступ. ст. Ю.И.Семенова. -М., 2009.

ISBN 978-5-85209-214-4 (т.l)
ISBN 978-5-85209-213-7

© Государственная публичная историческая библиотека России, 2009
© Семенов Ю.И., вступительная статья, редакция, 2009